«Мне это нравится… Нет, мне это нравится! Он годами меня мурыжил исключительно из-за того, что я мог разболтать кому-то его имя, а теперь он его открывает любому встречному и поперечному! Кому ещё он его сообщил? Факварлу? Ноуде? А может быть, он написал своё имя неоновыми буквами и теперь марширует с ним по городу? Ну, знаете ли! А ведь я его никому так и не открыл!»
«Ты нечаянно упомянул его в тот раз, когда я тебя вызывала».
«Ну, если не считать того раза».
«Но ведь ты действительно мог бы сообщить его врагам, не правда ли, Бартимеус? Ты мог бы найти способ навредить ему, если бы действительно хотел этого. И Натаниэль это тоже знает, я думаю. Я с ним говорила».
Мальчик сделался задумчивым.
«Хм. Знаем мы эти ваши разговоры!»
«Ну, как бы то ни было, он отправился за посохом, а я за тобой. И вместе…»
«Короче говоря, ни один из нас не в состоянии сражаться. Все выдохлись. Ты-то уж точно драться не сможешь. Что касается Мэндрейка, в тот раз, когда он пытался использовать посох, он потерял сознание. С чего ты взяла, что теперь сил у него хватит? В последний раз, когда я его видел, он был совершенно измотан… Ну а моя сущность так истрепана, что на Земле я не смог бы поддерживать даже самый примитивный облик, не говоря уже о том, чтобы быть полезным. Может, я бы и вообще не пережил страданий воплощения. В одном Факварл прав. Ему не приходится беспокоиться из-за боли. Нет, Китти, надо смотреть в лицо фактам…» Пауза. «Что? В чем дело?»
Подобие Китти склонило свою огромную голову и смотрело на мальчика спокойно и пристально. Мальчику стало не по себе.
«Что? Что ты?.. О нет. Ни в коем случае».
«Но, Бартимеус, это же защитит твою сущность. Ты не будешь чувствовать никакой боли».
«Ну да, ну да. Нет».
«А если твоё могущество присоединится к его силе, быть может, посох…»
«Нет».
«А как бы поступил Птолемей?»
Мальчик отвернулся. Он отошёл к ближайшей колонне и сел на ступеньки, глядя в клубящуюся пустоту.
«Птолемей показал мне, как оно могло бы быть, — откликнулся он наконец. — Он думал, что станет первым из многих — но за две тысячи лет ты, Китти, единственная, кто пошёл по его стопам. Единственная. Мы с ним общались на равных в течение двух лет. Я помогал ему время от времени, а он за это позволял мне немного исследовать ваш мир. Я скитался от Фесского оазиса до многоколонных чертогов Аксума. Я парил над белыми вершинами гор Загроса и сухими каменистыми ущельями пустынь Хеджаза. Я кружил в небе вместе с коршунами и перистыми облаками, высоко-высоко над землей и морем, и, возвращаясь домой, приносил с собой воспоминания об этих местах».
Пока он говорил, между колоннами зала плясали маленькие мерцающие образы. Китти не могла их рассмотреть, но не сомневалась, что это фрагменты тех чудес, которые он повидал. Она усадила своё подобие на ступеньки рядом с ним; их ноги свешивались в никуда.
«Это было так здорово! — продолжал мальчик. — Я был свободен, почти как дома, и в то же время видел столько интересного. Я ощущал боль, но она никогда не была особо мучительной, потому что я мог вернуться сюда в любой момент, как только пожелаю. Ах, как я плясал между мирами! Птолемей дал мне великий дар, и я этого никогда не забывал. Я общался с ним в течение двух лет. А потом он погиб».
«Как? — спросила Китти. — Как он погиб?»
Поначалу он не ответил. Потом:
«У Птолемея был двоюродный брат, наследник египетского трона. Он боялся могущества моего хозяина. Несколько раз он пытался от него избавиться, но мы — я и другие джинны, — стояли у него на пути». Китти увидела среди клубящейся материи новые образы, более отчётливые, чем прежде: тёмные фигуры на подоконнике с длинными кривыми мечами; демонов, парящих над ночными крышами; солдат у дверей. «Я бы унес его из Александрии, особенно после того, как путешествие сюда сделало его более уязвимым. Но он был упрям; он отказался уехать, даже когда в город вошли римские волшебники и его кузен поселил их во дворце-крепости». Короткие вспышки в пустоте: острые треугольники парусов, корабли у подножия башни маяка; шесть бледных людей в грубых бурых плащах, стоящие на пристани.
«Моему хозяину, — продолжал мальчик, — нравилось, когда его выносили в город по утрам, чтобы он мог вдыхать запахи рынка: пряности, цветы, смола, кожи и шкуры. В Александрии бывал весь мир, и хозяин знал это. К тому же люди его любили. Я со своими товарищами-джиннами носил его в паланкине». Тут Китти увидела перед собой нечто вроде кресла с занавесками, подвешенного на шестах. Кресло несли темнокожие рабы.
На заднем плане виднелись торговые ряды, люди, яркие товары, голубое небо.
Образы угасли; мальчик молча сидел на ступенях.
«Однажды, — продолжал он, — мы понесли его на рынок пряностей — любимое его место, запахи там были совершенно опьяняющие. Сделали мы это по глупости: ряды там были узкие, запруженные народом. Шли мы медленно». Китти увидела длиннющий прилавок, сплошь заставленный деревянными ящичками, наполненными яркими пряностями. У открытой двери мастерской сидел, скрестив ноги, бондарь, вколачивающий клепки в металлический обод. Появлялись и исчезали и другие образы: беленые дома, козы, снующие в толпе, дети, застывшие на бегу, — и снова кресло с задернутыми занавесками.
«Когда мы были в самом центре рынка, я заметил, как впереди на крыше что-то шевелится. Я передал свой шест Пенренутету, сделался птицей и взлетел, чтобы проверить. И над крышами я увидел…»
Он осёкся. Ткань Иного Места сделалась чёрной, как патока; она медленно, гневно бурлила, озаряемая вспышками молний. Перед Китти парил один образ: уходящие вдаль крыши, выбеленные, как кость, ослепительным солнцем. И на фоне неба выделялись чёрные силуэты: с огромными распростертыми крыльями, длинными вытянутыми хвостами; солнце взблескивало на стальной чешуе. Китти увидела настоящие кошмары: змеиная голова, волчья пасть, лицо без кожи, оскалившееся в ухмылке. Картинка исчезла.
«Римские волшебники вызвали много джиннов. И афритов тоже. Они ринулись на нас со всех сторон. А нас было всего четверо джиннов. Что мы могли? Мы стояли насмерть. Там, на улице, среди толпы, мы сражались за него». Нагромождение образов, размытых, стремительно сменяющих друг друга: дым, взрывы, сине-зелёные молнии, сверкающие в узенькой улочке; вопли людей; демон с лицом без кожи падает с неба, зажимая дыру в центре своего тела. И ещё два джинна — один с головой гиппопотама, другой с клювом ибиса, — стоящие плечом к плечу перед креслом с занавесками.
«Первым погиб Аффа, — продолжал мальчик. — Потом Пенренутет и Тети. Я выставил Щит и унес Птолемея прочь. Я проломил стену, убил тех, кто меня преследовал, и взмыл в небо. Они ринулись за мной, словно пчелиный рой».
«И что было дальше?» — спросила Китти.
Мальчик снова умолк. Никаких образов в пустоте не появилось.
«Меня зацепило Взрывом. Ранило. Лететь я не мог. Ворвался в небольшой храм и забаррикадировался там. Птолемей был очень плох — в смысле, ещё хуже, чем раньше. Наверно, от дыма или ещё от чего-нибудь. Враги окружили храм. Выхода не было».
