Предложение Мэндрейка было встречено гневным ревом, но он этого ожидал. Он не пытался говорить дальше и вместо этого опустился на место, чуть заметно улыбаясь. Джейн Фаррар перехватила его взгляд и вопросительно приподняла бровь. На лицах прочих волшебников отражались различные степени негодования.
— Это невозможно!
— Дурацкие выдумки!
— Об этом и речи быть не может!
Мало-помалу шум улегся. Мэндрейк шевельнулся.
— Прошу прощения, — сказал он, — но я не вполне понимаю ваши возражения.
Карл Мортенсен только отмахнулся.
— С посохом никто не пытался работать, никто не знает, на что он способен.
— Им сложно управлять, — сказала Хелен Малбинди.
— Чрезвычайно опасный артефакт, — добавила Джессика Уайтвелл.
— Но в этом-то вся суть! — возразил Мэндрейк. — С помощью посоха Глэдстоун покорил Европу. Мы без труда сделаем то же с Бостоном. Наши друзья в Париже и Риме услышат об этом и снова попрячутся в свои норы. Проблема будет решена. Стоит посоху оказаться за океаном, и на все уйдёт не больше недели. Зачем же хранить посох под замком, когда в нем кроется ключ к успеху?
— Потому что я не считаю нужным его использовать, — отозвался холодный голос. — А моё слово — решающее.
Мэндрейк обернулся к премьер-министру. Тот выпрямился в своем кресле. Лицо Деверокса сделалось резким, обвисшие щёки и подбородок куда-то пропали. Глаза премьера были тусклыми и непрозрачными.
— Возможно, сегодня утром вы получили меморандум, Мэндрейк, — произнёс он. — Посох, вместе с прочими предметами, был перенесен в Зал Сокровищ в этом самом здании. Они окружены стеной защитных заклинаний высшего уровня. Использоваться они не будут. Это ясно?
Мэндрейк заколебался. Он подумал, не попытаться ли настоять на своем. Но потом вспомнил о судьбе госпожи Харкнетт.
— Разумеется, сэр, — начал он. — Но я должен спросить, почему…
— Должны?! Ничего вы не должны!
Лицо премьера внезапно исказилось, глаза сделались огромными и безумными.
— Знайте своё место и не пытайтесь сбивать Совет с толку своими пустыми измышлениями! А теперь молчите, и впредь думайте, прежде чём что-то сказать! И если у меня будет повод вас заподозрить в том, что вы замышляете нечто противоречащее нашей политике, — берегитесь!
Премьер-министр отвернулся.
— Мортенсен, достаньте карты. Расскажите поподробнее о текущем положении дел. Насколько я понимаю, мы загнали мятежников в болота…
— Это было несколько опрометчиво, — вполголоса сказала Джейн Фаррар, идя по коридору вместе с Мэндрейком час спустя. — Тот, кто обладает посохом, владеет подлинным могуществом. Деверокс боится того, что этот человек может сделать с ним.
Мэндрейк угрюмо кивнул. Только ему удалось избавиться от депрессии, как она вернулась.
— Знаю. Но должен же был хоть кто-то сказать об этом вслух! В стране воцаряется хаос. Не удивлюсь, если половина членов Совета что-нибудь да замышляют.
— Давайте сосредоточимся на заговоре, о котором нам известно. О Дженкинсе пока ничего?
— Пока нет. Но ждать осталось недолго. Это дело поручено лучшему из моих джиннов.
Бартимеус
9
Со времен Древнего Египта, когда я оборачивался серебристым коршуном и тенью следовал через барханы пустыни за вторгшимися в страну кушитами, я всегда был и оставался специалистом по выслеживанию. Взять, к примеру, тех же кушитов: они оставляли за собой джиннов в облике шакалов и скорпионов, чтобы те стерегли позади и не дали врагу подкрасться. Однако коршун, летящий высоко в небе на фоне солнца, легко оставался незамеченным. Я нашёл лагерь кушитов, спрятанный среди сине-зелёных эвкалиптов оазиса Харга, и вывел на них войско фараона. Там они и полегли, все до единого.
Вот и теперь я прибег к тому же незаметному, но смертельно опасному мастерству — хотя нельзя не признать, что обстоятельства были несколько менее романтическими. Вместо дикой орды воинов, облаченных в шкуры пум, пришлось иметь дело с сухопарым рыжим секретарем; вместо мучительно-прекрасных пейзажей Сахары — вонючий уайтхоллский проулок. Но, если всего этого не считать, сходство было полным. Ах, ну да — и на этот раз я был не коршуном. Задрипанный воробушек в Лондоне как-то уместнее.
Я сидел на подоконнике и следил за немытым окном напротив. Владелец подоконника, кто бы он ни был, любви к птицам не питал: он вымазал подоконник птичьим клеем, утыкал стальными шипами и накрошил отравленного хлеба. Типичное английское гостеприимство. Хлеб я стряхнул на улицу, клей выжег с помощью небольшого Инферно, пару шипов отогнул в стороны и пристроил между ними своё хилое тельце. Теперь я был настолько слаб, что этот геркулесов труд едва меня не доконал. Страдая от головокружения, я устроился поудобнее и стал следить за своим подопечным.
То, на что я смотрел, никак нельзя было назвать примечательной картиной. Сквозь пыль и копоть на оконных стеклах мне был виден Клайв Дженкинс, сидящий за рабочим столом. Он был тощий, сутулый и довольно хилый: если бы дело дошло до драки между ним и воробушком, я бы, пожалуй, поставил на воробушка. Дорогой костюм сидел на нём неловко, словно старался поменьше прикасаться к хозяину; рубашка была неприятного розовато-сизого оттенка. Лицо у Дженкинса было бледное, немного веснушчатое; маленькие глазки близоруко смотрели сквозь толстые стекла очков, рыжеватые волосы липли к голове, точно сальная шерсть, отчего он смахивал на лису под дождём. Костлявые пальчики без особого энтузиазма барабанили по клавишам пишущей машинки.
Да, по части могущества Дженкинса Мэндрейк не ошибался. Едва заняв своё место на подоконнике, я проверил все семь планов в поисках сенсорных сетей, следящих призм, недреманных очей, преследующих теней, шаров, матриц, тепловых ловушек, пусковых перышек, духов, знамений и прочих средств, которые волшебники обычно используют для защиты. Ни следа. На столе у него стояла чашка чая — и ничего больше. Я тщательно разыскивал хоть какие-то признаки сверхъестественной связи с Хопкинсом или кем-то ещё, но секретарь не произносил ни слова и никаких особых знаков не использовал. Тюк-тюк, тюк-тюк по клавишам; время от времени он ещё потирал нос, поправлял очки, почёсывал подбородок. Так прошла вся вторая половина дня. Просто захватывающее зрелище!
Хотя я изо всех сил старался сконцентрироваться на порученном задании, мои мысли то и дело невольно рассеивались, оттого что: а) было ужасно скучно и б) боль, терзающая мою сущность, туманила сознание и мешала сосредоточиться. Это походило на хронический недосып; я то и дело отвлекался и принимался думать о посторонних вещах: передо мной вставали то девушка, Китти Джонс, то мой старый враг, Факварл, занятый заточкой поварского ножа; откуда-то издалека являлся Птолемей — такой, каким он был до того, как переменился. И каждый раз мне приходилось силком заставлять себя вернуться в настоящее. Однако Дженкинс по-прежнему сидел и печатал, и ничего не случалось.
