– В мешке, у меня за спиной! Да подавитесь вы все! Не могу больше ваше бесовское отродье уже терпеть! Ивашка ваш, черным бесам тоже продался – опричнину в Московии ввел. Стал своим опричникам земли раздавать, да ладно бы свободные, ничейные! Нет, на нашу с отцом землю пришли! Отобрали все, что могли, подчистую! Моих родителей по миру пустил! А за что? Я тебя спрашиваю, бесовское ты отродье, – за что? Мой батюшка, боярин потомственный, ни в одном заговоре против вашего Ивашки не участвовал, и вот такая вот от него благодарность за нашу с отцом верность ему? Так пусть знает, ирод, что разбойничал – вред ему; и не боюсь я этого признавать, ибо через его непотребство сейчас нет в живых моих родителей, да и с братьями моими я не знаю, что теперь произошло – живы ли они? Девка, что с тобой была, ловко их одолела. Не знал я, что в опричники теперь даже баб берут да в мужеское одеяние их рядят, чтобы таких дурней, как я да мои братья, приманивать, а потом в полон брать!
Василий внезапно замолчал и стал угрюмо смотреть в пол, а Николай смотрел на него и не знал, что ему ответить. Главарь разбойников посчитал его опричником и виновным в горестях своей семьи. Так Николай оказался в этом не знакомом для него мире как бы без вины виноватым. Но, с другой стороны, и на душе у Василия было, скорее всего, не одно и не два смертоубийства. Вон и девчонку захватил в заложники. Выкуп требовал. А не получил бы его, еще неизвестно, что дальше было бы с Марфой. Кому, как не Николаю, хорошо известна простая истина – одна несправедливость цепляет другую. Но кто-то должен разрывать этот порочный круг, а опер как раз тот человек, который должен прервать череду несправедливости. По российским законам Василию грозило бы бессрочное заточение в тюрьму, а что полагается по законам средневековой Руси, скорее всего, смертная казнь. Когда Николай учился в университете, то приходилось взглянуть на тексты Судебника Ивана Грозного. Вроде даже зачеты были на эту тему, но что-то сейчас он никак не мог вспомнить, о чем конкретно там говорилось про подобный случай. Василий в любом случае сам себе подписал смертный приговор. Но есть закон, а есть правда жизни. В тонкости политики Ивана Грозного в годы своей учебы Николай не слишком пытался разбираться, но его дед был свидетелем крушения Союза и видел, как верхушка тогда за счет народа решала свои проблемы, улучшала свои жизненные условия. Как говорят: «Паны дерутся, а у холопов чубы летят». И Василий уже не остановится – он будет продолжать всем мстить за свою погубленную жизнь! «Если я каким-то чудом действительно угодил во времена Ивана Грозного, то придется его передать отцу Марфы, а дальше решать – чем мне дальше здесь заняться», – размышлял Николай. Он посмотрел на две котомки, стоявшие у стенки. Одна из них была мягкая. Скорее всего, какие-то тряпки. Вторая позвякивала металлом. Он протянул ее девушке:
– Посмотри, может, найдешь в этой котомке свои украшения, а то возвращаться к отцу и без его подарков как-то неловко будет.
Марфа, недолго думая, вывалила содержимое мешка на пол. Раздался звон металла, и Николай увидел великолепные поделки старинных мастеров. Перед ним были и золотая и серебряная посуда, кольца, сережки, всяческие украшения – и все такое искусное, красивое. Тут же лежал его пистолет. Николай быстро поднял его с пола, вынул магазин, пересчитал патроны, все были на месте. Затем на всякий случай передернул затвор и убедился, что в патроннике их нет. Вставив обратно магазин, Николай спрятал пистолет в кобуру. С оружием он чувствовал себя значительно увереннее.
– А вот и мои сережки! – обрадовалась Марфа и тут же одела их. – А вот и кокошник!
Вскоре на девушке уже сияли все ее украшения. Только Нюрка злобно поглядывала на то, как ее бывшая пленница возвращала себе свои собственные вещи.
– Ненавижу вас всех! – нервно закричала она.
– Навидишь или ненавидишь, а вставать тебе придется! – в приказном тоне произнес Николай и встал на ноги.
Нюрка проигнорировала его приказ. Тогда Николай вплотную подошел к ней. Метр девяносто с небольшим угрожающе нависал над сожительницей главаря, и она опасливо посмотрела на широкие ладони плечистого молодого парня. Тот задумчиво разглядывал шпагу. Ей показалось, что он задумал отрубить ей голову, и она нехотя поднялась на ноги.
– А теперь ты! – приказал Николай, указывая шпагой на Василия.
Тот покосился на торчащее перед его лицом опасное лезвие и тоже, недовольно ворча себе под нос, встал на ноги.
– Встали ближе друг к другу! – повелел Николай.
Пленники выполнили приказание, хотя и не совсем понимали, для чего это нужно.
– А ты, Марфа, когда-нибудь лошадям ноги веревкой путала?
– Н-е-е, но видела, как это делает наш конюх, а я очень памятливая!
Николай взял второй мешок и вытряхнул его содержимое на пол. Среди тряпок нашлась и веревка. Куда же бандиты и без веревки?
– На, бери! – произнес Николай и протянул ее Марфе. – Покрепче вяжи им ноги, да так, чтоб ходить могли, но не убежали!
Марфа старалась, но у нее это не очень получалось, а для Николая – это было привычным делом. В детстве летом, когда он с семьей отдыхал в деревне, он сам напрашивался в помощники соседу ухаживать за лошадьми, а позже, когда занялся пятиборьем, с лошадьми уже стал на «ты». Так что общими усилиями они с Марфой связали главаря и его сожительницу одной веревкой. Теперь и захотят, не убегут. Николай вспомнил, как Василий держал у его лопатки нож, и, приставив шпагу к его спине, вкрадчиво спросил:
– Так где, говоришь, тут выход? Показывай дорогу, надоело мне здесь! И, прошу тебя, не серди меня!
Василий, еле волоча ноги, пошел вперед. За ним, на одной с ним веревке, шла его сожительница. Шли они медленно. Долго петляли по замысловатым переходам подземелья. Если бы Николаю снова потребовалось вернуться обратно, то вряд ли он бы смог это безошибочно проделать. Но он надеялся, что знать ему обратную дорогу больше не нужно, и не ведал он, что эта дорога может привести его домой – в его родной мир. А пока он шагал по подземным переходам, замыкая шествие. Наконец стало светлее, а затем и вовсе светло. Показался выход из подземелья. По всей видимости, когда-то отсюда возили камень для нужд города.
Выйдя наружу, все остановились, чтобы перевести дух. Встал и Николай. Боль в его голове уже вроде как прошла, а тренированное тело пока еще не требовало отдыха. Солнце стояло высоко, было достаточно тепло, и где-то недалеко во все горло заливался дрозд. За их спинами невдалеке начинался лес, а перед ними простиралось поле. За ним виднелось множество деревянных домов, огороженных заборами. По разбитым от колес телег улицам бегала дворовая живность. За посадом были хорошо видны белые стены Китай-города. Они были новые, только совсем недавно отстроенные. Перед ними был ров и деревянный мост. Он вел к воротам в город. Насколько Николай мог сообразить – это, скорее всего, были Ильинские ворота. В некотором отдалении от белых стен Китай-города виднелись красные каменные стены Кремля. А над ними – золотые и цветные купола множества церквей и соборов. Николай так и застыл с открытым ртом. До сего момента у него еще были подспудные надежды, что это какой-то глупый розыгрыш. Но теперь он понял, что все его надежды были напрасны. Москва предстала перед ним во всей своей средневековой красоте, и ему теперь предстояло привыкать здесь жить. Николай тяжело вздохнул и втихаря выругался. Марфа его не услышала, она вся сияла от радости и нетерпеливо теребила его за руку.
