На самом деле безопасность обеспечивали стоящие в боевой вахте товарищи по ходке: новичок Щуплый и присматривающий за ним Вано Носатый, опытный сталкер и отличный боец, участник нескольких войн между группировками.
Думать о таких сложностях, как предстоящая ранним утром смена постов, не хотелось совсем. Хотелось просто впитывать в себя живое тепло огня, прихлёбывая из алюминиевых кружек крепкий горячий чай, да поддерживать неспешный разговор о том, о сём, наслаждаясь минутами отдыха.
При этом не на шутку беспокоил меня мой приятель Шмель, на отдыхе обычно такой живой и разговорчивый до назойливости, но в последнее время задумчивый, почти не участвующий в общих беседах. Мысли его явно витали где-то там, где товарищам не было места. А ведь мы с ним давние приятели, вместе побывали во многих ходках и через многое прошли. Выручали друг друга столько раз, что взаимно должны, как говорится, друг другу по жизни. Я многое готов был для него сделать, но Шмель не просил о помощи, не рвался рассказать, что за беда с ним приключилась, а молча обдумывал неведомую другим проблему, видно, что-то всерьёз для себя решая.
Подходящий момент вскоре подвернулся. Я подмигнул Калёному, и тот пустил по кругу армейскую флягу со спиртом. Выпили по первой – в благодарность земле, по второй – за тех, кого с нами нет, и ещё по одной – для души. Норму мы держали и лишнего себе не позволяли, но всё же спирт – штука забористая. Шмель постепенно оттаял. Он перестал хмуриться, и, наконец, мы услышали его историю:
– В ту ходку я Толстый лес прошёл на удивление легко, – начал Шмель. – С собаками не встретился, попрыгуна одного только подстрелил, и уже было расслабился, стоя на краю леса и высматривая проход через поле аномалий, когда вдруг повалили на меня мертвяки.
– Зомби? – недоверчиво хмыкнул Калёный. – В Толстом лесу?
– Я и сам никак не ожидал. Видно, гнал их на меня телепат, или уж и не знаю, откуда они взялись. В общем, я на этих уродов несчастных весь боекомплект извёл, они ж прут, не сворачивая, как куклы заводные. Прижали меня в конце концов вплотную к ядовитой луже, даже штык-ножом одного пришлось сработать. И это я только того убрал, который ближе всех подошёл, а за ним ещё подтягиваются. Ну, я последней гранатой крайних положил, свой «калаш» с пустым рожком за спину, шприц антидота прямо через рукав комбеза воткнул, выдавил и ходу.
– Что, прямо по токсичным лужам? – не выдержал я.
– Да-а, прямиком. А что делать было? Через электрическую аномалию я бы не прорвался, а ножичком от зомбаков долго не поотмахиваешься. Так что – в голове гудит, датчик трещит, перед глазами круги разноцветные, ботинки кислотную среду терпят, но дымятся, не ровен час, слабину дадут… Но худо-бедно дорогу различаю, иду, хотя на психику всё это давит неимоверно. Зомби, кажется, следом не полезли. Я, как через лужу перешёл, оглянулся – за мной никого.
В общем, выбрался я оттуда. Перевёл дух, а потом дошёл до места, где датчик радиации трещать перестал. Тщательно ботинки об траву вытер и под ёлочкой прилёг, потому что даже сидеть уже не мог. Поначалу мне совсем плохо было, но отлежался часок-другой, полегчало, на башку давить перестало.
И тут, гляжу – прямо на меня из кустов дедок выходит. В ватнике, на голове шапка-ушанка – малахай какой-то невообразимый, ну вылитый дед Макар, который в деревне у моих родителей коров гонял. Правда, вместо кнута у него ружьишко за плечами болталось, «Тулка» древняя, одноствольная. В общем, только красной партизанской полосы на шапке не хватает.
– Насчёт фрицев не интересовался? – ехидно влез с вопросиком Калёный.
– Нет, про немцев он ничего не говорил, – спокойно ответил Шмель, – а вот по поводу зомби сообщил, чтобы я не беспокоился. Химера, мол, их отсюда отгонит, да и всяких других монстров тоже. Каких ещё других, я уже не стал спрашивать, но в базар про химеру не слишком поверил. А дедуля, значит, мне руку свою показывает и давай жаловаться, что поцарапал об кусты, царапины не заживают, гноятся, и просит шприц мой с антидотом. А я, братцы, сам в жутком виде: комбез в двух местах порван, на штанинах дырки от брызг кислоты, голова кружится, тошнит вовсю, сил встать нет. И шприц с антидотом, из тех, что мы с тобой, Виталик, у военных с таким трудом и расходами выменяли, один-одинёшенек. Вообще остался я без всяких припасов. Штык-нож, автомат без единого патрона и последний шприц в аптечке – вот и все припасы. До ближайшей базы – пару дней пути. То есть, терять мне не то чтобы уж совсем нечего, но почти что так. А глаза у старикана, скажу я вам, как у ребёнка малого и несмышлёного, всему миру ещё радующегося, вот такие, что ли… Может потому я и отдал ему шприц без раздумий. Так он его повертел в руках и за пазуху себе сунул, я не разглядел даже, укол он себе сделал или нет.
Но полегчало мне после того сразу и существенно. Голова болеть перестала, как будто это я себе укол сделал, да не один. Дед посидел ещё со мной немного, повздыхал, нож ещё посмотреть попросил, в руках его повертел и вернул, ничего не говоря. Потом как-то вдруг засобирался, ружьишко закинул за спину, а на прощанье сказал, что я Зону пока не понимаю, всего боюсь, а не надо бы так. И что когда про страх свой всё пойму, тогда могу в гости к нему зайти, в домик на краю леса. Вроде бы слова простые он говорил, но чую я, братцы мои, всё это очень неспроста. После его ухода я ещё посидел немного, а вскоре вы прямо на меня вышли, вместе на базу и вернулись.
А я вот никак не пойму теперь – был ли дед этот вообще, или мне вследствие смертельной обстановки это привиделось? Я к учёным в их основной лагерь ходил, так они доходчиво разъяснили, что это были у меня обычные галлюцинации, случающиеся иногда с людьми на почве отравления токсичными испарениями. И укол я сам себе сделал, поэтому и полегчало мне. Они, мол, всегда говорили, что антидот этот последней серии, ну, который с жёлтой полосой, стал прорывом в аномальной медицине, и всякое такое.
Но Антоха Медведь мне рассказывал, что в этот день он с группой по другому краю Толстого леса проходил и видел странную картину – химера гнала толпу зомби. А ведь про такое раньше никто и не слышал даже, не то чтобы наблюдать. Хотя… В Зоне всё время что-нибудь новое появляется, а уж странное тут – на каждом шагу. Или вот нож мой, который ты, Виталь, мне на день ВДВ подарил. Вот же он, и инициалы твои на рукояти, верно?
При этих словах Шмель повертел перед моими глазами хорошо знакомый клинок, а затем не спеша взял в руки банку тушёнки и разрезал её ножом, как кусок подтаявшего сливочного масла, без всяких усилий! Вместе со всем содержимым разрезал, на две ровные части, из которых тушёное мясо почему-то не падало, и жир не вытекал. И тут же Шмель встряхнул половинки банки над котелком, вывалив в него мясо.
– Вот такие, братцы, загадки на ночь глядя, – задумчиво проговорил он, – ну да ладно, утро вечера мудренее…
Едва занимался рассвет, когда я поднялся заступать в караул. Шмеля рядом не оказалось, и спальник его тоже исчез. Но удививший всех нас штык-нож торчал в бревне рядом с потухшим костром. Ножом Шмель приколол к бревну записку с совсем коротким текстом: «Я ушёл».
