— А я и не собираюсь возвращаться.
* * *
Мира и Мор.
Где-то далеко.
— Люди одинаковы во всех мирах. Злы.
Они застыли в углу темной комнаты. Горел на столе ночник, высвечивал на потолке витые тени от люстры и решетку от перил в детской кроватке. Лежала на диване бабушка, молодая мать качала на руках ребенка — качала уже долго, устала. Сын, когда его клали в кроватку, лишаясь ощущения тепла материнских рук, принимался хныкать — приходилось укачивать вновь.
— Они не злы, мор. Они просто устали.
— Разве это дает им право на злобу?
— Это страхи. А там, где страхи, любовь иссякает.
— Их страхи порождают их же собственное бессердечие. Люди везде одинаковы.
Принялась надрывно мяукать в коридоре кошка; бабушка обреченно вздохнула, молодая мать раздраженно поджала губы. Кошке хотелось на волю — хотелось свободы, гуляний, котов. Гормоны.
— Тань, может, в коридор ее?
И тихий шепот в ответ:
— Может быть, мам. Достала уже. Постоянно будит его, — кивок на спящего на руках сына, — дура пушистая.
— И меня будит. Ночами из-за нее спать не могу. А днем устаю сильно, мне бы хоть ночами высыпаться.
Кошка на какое-то время унялась, будто услышала, что речь ведут про нее. Тикали на полке квадратные маленькие часы — стрелки показывали приближение полуночи.
Ребенок беспокойно ворочался; тихо злилась мать, злилась бабушка. Такими же глубокими, как тени в кроватке, были тени под их глазами — усталость, усталость, сплошная усталость: маленький ребенок — это такая забота, такая ответственность. Стараешься, стараешься, а все будто против тебя — лай собаки за окном, голоса пьяных с лавочки. Еще эта кошка. Только усыпишь маленького, и тут эти бесконечные «мявы».
— Мира, зачем мы здесь?
Обитатели квартиры гостей не видели — незачем.
— Если им не хватит любви, они выбросят кошку в коридор, и она потеряется. Утром откроют дверь, чтобы запустить ее, а кошки нет — убежит.
— И?
Мира с грустью смотрела на молодую, одетую в халат босоногую мать.
— Я хочу посмотреть — может, им хватит. Ведь они не злые, Мор.
— Ага, как же, — крякнули в ответ.
— Их просто душит чувство вины. Они стараются для сына, делают все для того, чтобы тот рос счастливым, пытаются обеспечить ему покой, а все вокруг, как им кажется, против них.
— И поплатится за это кошка? Зачем было брать?
— Ее любили.
— Раньше. Но не любят сейчас.
— Любят. Только любви не хватает там, где есть страхи. Если сын снова проснется, мать подумает, что плохо качает его, что виновата, что она — плохая мать. Что не может обеспечить ему тишину. Но мать не виновата. И кошка тоже. Никто никогда не виноват.
— Ты всегда их защищаешь.
Мор не мог понять, зачем они сунулись в эту квартиру, ведь тем недавним прямым вмешательством на мосту они лишили себя права на другие вмешательства на длительный срок. Квота. Нельзя напрямую вмешиваться в решения людей — это чревато. А тут снова поход, эта квартира, надрывно орущая кошка, которая в этот самый момент вновь начала басовито мяукать в коридоре.
— Мам, вынеси ее, а? Пусть посидит ночь за дверью.
Момент икс. Принятое решение — решение не в пользу кошки; душевного света на всех не хватило.
Заскрипел диван; бабушка спустила ноги на пол, тихонько обулась в тапочки, хмурая, поджала губы.
— Сейчас найду ее.
— Все. Посмотрела, убедилась? Пойдем отсюда — мы все равно ничего не можем сделать, Мира, — шепнул Мор. — Пойдем. Чего стоишь? Ты не можешь вмешаться и не можешь им помочь.
— Не могу, — Мира грустила, — но я хотя бы могу рассказать кошке о том, что люди выбросили ее не со зла. О том, что им просто пришлось выбирать.
— Угу, из-за собственных стрессов.
— Пусть так. И еще я хочу помочь ей пойти в ту сторону, где для нее найдется новый хозяин.
— Мира, у нас квота.
— Я не вмешиваюсь в жизнь людей.
— Ты все равно вмешиваешься.
— Это кошка. Просто кошка, Мор.
Он неприязненно кивнул — ладно, за кошку им, может быть, не попадет.
А ту, о ком шла речь, в эту минуту поймали на кухне в углу и вынесли за дверь — тихо щелкнул в коридоре замок.
Любовь проиграла.
Глава 4
Ринт-Крук.
Промозглое утро, пропахший пылью и табачным дымом салон машины, покрытая бисеринками дождевых капель серая кепка водителя; снаружи привычно лило. Мужчина за рулем молчал, вел автомобиль по крутой и петляющей меж холмов дороге, изредка поглядывал на пассажирку в зеркало заднего вида — зеркало с трещиной.
Смотреться в треснувшее зеркало — плохая примета, но Белинда о приметах не думала. В этот самый момент, глядя сквозь мутноватые стекла такси — того самого такси, в котором, приехав в этот городишко, она вообще не намеревалась сидеть, — она силилась не слушать «херню», которая задавала бесконечный поток вопросов. Все, как один, не имеющих ответов.
«Куда ты едешь? Зачем? Что тебя там ждет? Совсем рехнулась? Попроси остановить машину, возвращайся на вокзал, наплюй на всякие предчувствия — езжай в нормальный город. В нормальный! Город!»
Лин «херне» не отвечала. Да и что ответишь, если логики в ее теперешнем поступке действительно не было никакой, так как Белинда, согласившись на предложение Дэнни договориться с водителем такси, ехала к подножию неизвестной горы, чтобы попытаться на нее взобраться. На какую-то гору, к какому-то храму. Да, раньше вся ее жизнь не имела великого смысла, а сейчас вообще превратилась в бред сумасшедшего.
«Попроси остановить машину!»
— Вы уверены, что Вам — туда? — не удержался в какой-то момент водитель и озвучил то, что кружило у него на уме уже не первую минуту. Наверное, администратор предупреждал его, что девушка «немного не в себе», но как не попытаться вразумить сбрендившего человека, если тот собирался совершить нечто из ряда вон?
«Попроси остановить…»
— Уверена.
— Вы смотрите — туда никто из наших не лазил…
«Из наших» — как будто в Ринт-Круке существовала тесная и сплоченная коммуна тех, кто (в отличие от нее) из ума не выжил.
Лин с ответом не нашлась. От тряски ныли ребра; хотелось курить.
Сигаретами она запаслась этим утром в единственном супермаркете, куда добралась после того, как Дэнни снабдил ее пакетом с едой: «Это от Рианы».
Спасибо неизвестной Риане. Спасибо Дэнни. Но дальше она сама.
