Но стирать носки было негде, и теперь она от всей души надеялась, что Мастер не учует неприятную вонь, просачивающуюся сквозь тонкие боковые сеточки летних кроссовок.
Мастер, кажется, не чуял — то ли от старости потерял нюх, то ли забивал всякий иной запах дурманящий аромат подожженных палочек, то ли ее будущий собеседник попросту приобрел с годами житейскую мудрость, и потому тактично молчал.
Пофиг. Вот только поговорить им все равно требовалось.
А табочок, тем временем, был забит, трубка прикурена; поплыл под потолок напоенный незнакомыми ароматами дым.
Она бы и сама курнула — для смелости и успокоения; беспокойство заставляло приплясывать пальцы и глазеть по сторонам. Разглядывая загадочные рисунки и символы на гобеленах, Лин не заметила, что Мастер вот уже какое-то время смотрит на нее.
— Здравствуйте, — тут же поздоровалась она поспешно, чтобы не молчать.
Может, к нему надо «О, Великий» или «Да будут долгими ваши годы»?
Тьфу на местный этикет — башку сломаешь предположениями.
Человек на ковре у стены молчал. Изучал ее взглядом карих глаз — взглядом спокойным, застывшим, как гладь утреннего пруда, почти ненавязчивым. Неподвижное вытянутое лицо, жидкая, перехваченная посередине веревочкой белая борода, узкие, как и у остальных местных, глаза. В какой-то момент Белинде показалось, что человек этот смотрит не на нее — сквозь нее. И сквозь время веков заодно — абсурдная мысль.
— Вас привела к нам Мира.
Не вопрос — утверждение, — и Белинда вдруг выдохнула с секундным облегчением — больше всего она боялась, что старик будет беседовать с ней так же отрывисто и непонятно, как вчерашний провожатый: «Земля. Греть. Елки — пол. Мести».
Фух, повезло!
Но повезло ненадолго — беспокойство тут же взметнулось вновь: как рассказать про Миру, про поход сюда, про его причины? Как доказать, что она вообще видела кого-то на мосту? Поверят ли? А вдруг к ней протянется морщинистая рука, возьмет за ладонь, а на поверхности той по закону подлости не проявится оставленный призраком рисунок? А он вообще должен быть им виден? Лично она сама его с тех пор не видела ни разу — очередная галлюцинация.
— Мира.
Белинда не знала, что еще добавить, а Мастер долгое время ни о чем не спрашивал — курил, созерцал гостью и совершенно, в отличие от последней, не волновался.
— Чем мы можем быть Вам полезны, странница?
Странница? Не самое плохое слово, по крайней мере, не обидное — Лин чуть расслабилась. Ее не погнали в шею, не попросили плату за постой и еду, не стали требовать детали встречи с мужчиной и женщиной в Ринт-Круке — хорошее начало. И, если повезет, относительно хорошим будет и продолжение — ведь ей только что предложили помощь.
— Я… — Белинда запнулась и, не зная, как пояснить собственные просьбы, почувствовала себя неуклюже. — Можно я останусь здесь у вас на несколько дней? Подлечусь?
Она вдруг поняла, что сморозила лишнего — а вдруг сейчас спросят, от чего подлечится? Хотя, синяки под глазами говорили красноречивей слов.
— Тело. Болит. Нет, Вы не думайте, я заплачу. И я не заразная.
«Заплачишь» — так ей вчера ответили? Ага. А сегодня не ответили вовсе. И взгляд такой — мол, какие деньги? Где деньги? Мы давно забыли о мирской суете — ровный взгляд, неподвижный и как будто даже равнодушный.
— Можно?
Лин волновалась все больше, и пока ей не ответили ни да, ни нет, решила озвучить все просьбы разом — если уж погонят в шею, то хоть будут знать за что:
— И мне бы комнату потеплее, а? Без дыры в стене. Пожалуйста. А то ночью спать очень холодно. И носки бы постирать — сменной одежды нет. И поесть.
Нет, теперь она точно выглядела, как нищенка, дорвавшаяся до руки, протягивающей пару центов — мол, и десять долларов заодно, а?
— Я заплачу, — повторила глухо и словно в пустоту. — Есть деньги.
Мастер с ответами не спешил, и Лин переполошилась с новой силой: «А сколько может стоить в столь экзотичном месте келья-люкс?» Вдруг у нее не хватит денег? Вот возьмут и запросят за постой с комфортом долларов пятьсот за ночь — и что? Останется на пару ночей? Нет, покатится колбаской вниз с холма в вонючих носках и голодная.
«Херня» вновь принялась пилить за излишнее беспокойство.
Выключайся! Выключайся! Тебя еще не хватало…
«Не ерзай. Ты выглядишь в его глазах, как дура».
Она и в своих выглядела, как дура, но «херне» мысленно съязвила:
«Зато я сюда добралась!»
Ага, вчерашняя победа.
«А сегодня покатишься отсюда».
У-у-у, вполне вероятный исход событий.
Пока в голове разворачивалась неслышная битва голоса один и голоса два, Мастер, сделав очередную затяжку, вдруг изрек.
— Идите.
Что? Диалог в голове моментально затих — идите? Куда идите, зачем? Идите отсюда к черту — такая беспокойная? Или идите с Богом? Или «счастливого пусти»? Куда. Блин. Идите?
Несмотря на то, что Белинде хотелось задать множество проясняющих вопросов, она, пряча раздражение, покорно поднялась с полосатого ковра, едва удержалась от того, чтобы не потереть затекшие ягодицы, бросила еще один взгляд на Великого Мастера и покинула комнату.
Морила досада. Та самая, когда «счастье было так возможно».
Нет, Лин особенно ни на что и не надеялась, но и не предполагала, что ее вышвырнут так скоро. Что дальше — вниз с холма? Отыскать дорогу, поймать попутку, если по той безлюдной дороге вообще ходит транспорт…
Ага, раз в сутки.
…попросить, чтобы подбросили обратно до Ринт-Крука, оттуда на вокзал и дальше билет в один из четырех известных городов. Что ж, хотя бы уже без пресловутого пророчества, ведь наставление Миры она выполнила — в Тин-До пришла.
Пришла, да. И уже уходит.
Вяло тянулись в голове безрадостные мысли; на сердце пусто, в голове тяжело — Лин вдруг поймала себя на мысли, что ей жаль уходить, что почему-то хотелось здесь задержаться. Почему? Может, потому что все новое, незнакомое? Потому что спокойно? Потому что даже из дыры, куда вытягивался сигаретный дым, открывался на долину совершенно потрясающий вид?
Интересно, сумеет она самостоятельно отыскать дорогу к воротам, а после обнаружить тропку вдоль стены и вниз?
«А есть что?»
Что, что…
Что-нибудь, как обычно. Не идти ведь к Великому Мастеру, не просить собрать жратвы «на дорожку» — тот, поди, курит, медитирует, собирает по крупице вселенские познания — ему не до странной гостьи.
Вновь вспомнилась Мира, и от этого воспоминания сделалось особенно тяжело — почему-то верилось, что женщина в белом платье не насоветует плохого.
