Пришлось отвалить.
* * *
За следующие три дня Лин не добилась от Рим ни слова. Пыталась разговорить утром, в обед и вечером — тщетно. Ложась, заводила диалоги о важном и нет, вновь рассказывала о себе, надеялась, что, быть может, упомянет нечто такое, что разбудит в Рим сочувствие, понимание? Нужду пообщаться? Тщетно.
Девка с драконом общаться не желала.
«Ну и плюнь на нее, — советовал подселенец. — Нафиг она тебе не нужна? Ты уже вон какая умная, медитируешь, мудреешь. Нафига тебе очередной мешок с пылью? Своей не хватает?»
Лин потихоньку отступала. Не потому что так посоветовал подселенец, а потому что решила не держаться в этой жизни за что бы то ни было — важное придет самое, а неважное пусть уходит, освобождая место новому.
Вероятно, молчание так и длилось бы, и разошлись бы они с Рим в стороны, как шедшие разными фарватерами корабли, но в одну из дообеденных тренировок им выдали деревянные мечи.
К тому времени Белинда уже оставила тщетные попытки разжечь костер дружбы там, где не чадили даже угли.
Орал тренер — давайте, мол, оттачивайте траектории, учитесь правильно держать рукоять, распределять нагрузку и не путаться в движениях рук и ног.
И напротив Белинды, как и когда-то, поставили Рим.
Закипел бой.
Нет, Рим нападала не то, что бы сильно, но и не медлила, и потому не имевшая еще достаточных навыков владения холодным оружием Лин уже за пару минут покрылась синяками и ссадинами.
Лезвие, пусть и тупое, но все же твердое, то и дело тыкало ее то в плечо, то в бедро, то в колено. «Чиркало» по коже, оставляло следы — Белинда училась не злиться. Понимала, что настоящий противник будет бить жестче, сильнее. И не деревяшкой, а сталью, и любой такой «чирк» превратится для нее в опасную рану, и потому силилась сохранять ясный, не замутненный эмоциями ум.
Однако вскрикнула от боли тогда, когда пропустила очередной удар, и наконечник чужого меча, уж слишком болезненно ткнул ее по ребрам. Обиделась, моментально вскипела, поняла, что сейчас сожмет зубы и уже не вспомнит ни об открытом сердце, ни о нужде отсутствия эмоций — вообще ни о чем не вспомнит — лишь бы отомстить! Но в этот момент хлопнул в ладоши тренер:
— Баша кунты т!
Тренировка закончилась.
Рим поклонилась — хмурая, без единой царапины.
Налитая злостью, как спелый виноград, Белинда сделала вид, что не заметила вежливости.
Свой гнев она усмиряла последующей медитацией, а после «танцем» на лужайке далеко от стены — уже одна, вечером. Зная, что не захочет рано возвращаться в келью, позволяла телу совершать те движения, которые оно само желало, воображала, что проникающий внутрь ветер лечит раны, отпускает на волю боль. После взяла в руки деревянный меч и долго «училась» им владеть — скрипела мозгами, просчитывая возможные траектории поворотов, медленно замахивалась и ударяла воображаемого противника, уклонялась от невидимой, летящей в ее сторону стали.
Игрушечное. Все топорное, ненастоящее. Всё: ее движения, ее умения, попытки быть воином и быть мудрой.
В какой-то момент она устала — отложила меч и села на траву. Вздохнула. Вместо грусти попыталась отрешиться от мыслей, но не смогла — плотной пеленой навалилась на сердце тоска. Вновь захотелось сдаться, однако помнилось, что, несмотря на тяжесть тренировок, дни, каждую минуту которых она проклинала, все же катились вперед. Катились неспешно, как покрытое грязью колесо телеги.
Две с половиной недели она здесь. Две с половиной.
«И через полторы вернется человек в серебристом халате». Что он скажет ей; что она скажет ему? Чего вообще ждет?
Белинда вдруг впервые в жизни поняла, что ничего на самом деле не ждет. Ни священной тайны, выдающей его имя, ни того, что ее вдруг станет тренировать Мастер Мастеров — Создатель свидетель, она и просьбы Бурама-то выполнить не в состоянии, какой ей, в жопу, Мастер Мастеров?
Но вот увидеть его лицо еще раз хотелось бы. Почувствовать странную, окружающую его силу.
Просто побыть вблизи.
Если он про нее вообще вспомнит.
Нет, «серебристый», скорее всего, ничего не забывал. И уж точно не о своих словах.
До самой темноты она куковала на крыше между колонн — курила, смотрела, как минута за минутой гаснет закат, ждала, пока соседка с ирокезом заснет.
Обида после тренировки вроде бы прошла, а вроде как и осталась — ни к чему им с Рим сегодня сталкиваться. Спокойнее будет.
* * *
— Пришла?
Белинда, забираясь в кровать, вздохнула — ведь старалась по-тихому. Неслышно закрыла дверь, медленно, чтобы не шуршать, снимала штаны, медленно ступала по каменному полу и даже не дышала, чтобы не разбудить. И все-таки разбудила.
А-а-а, плевать. Все равно сейчас заснет, мегера татуированная.
Лучше промолчать — так будет и умнее, и правильнее.
— Молчишь? Ну, молчи.
Белинда улеглась на матрас, закрыла глаза, попыталась отрешиться — нырнуть в темноту в своей голове как можно глубже, — задышала диафрагмой. Мастер говорил — успокаивает.
— Ты… это… не бзди, что я тебя мечом сегодня задела, — пробубнили сверху, вроде как оправдываясь, и Лин почти что фыркнула — так удивилась непривычным ноткам раскаяния. Но ничего не ответила.
Бог с ней — с раной. Заживет. Последняя ли?
Перевернулась на бок.
— Блин, думаешь, я злобная, да? — вдруг неожиданно прошипели и свесились сверху — резко скрипнули стойки кровати. — Думаешь, я — бездушная стерва? Сволочь?
«Да ничего я не думаю. Вообще стараюсь не думать».
Отвечать было бесполезно. Так орало чувство вины — Лин уже знала, — как знала и о том, что в голове каждого человека существует свой подселенец. Мастер Шицу просветил.
— Ты потом мне еще спасибо скажешь, поняла?
Скрылась свисающая вниз голова; жалобно прогнулся под упавшей на него спиной матрас.
И все, тишина. Обиженное сопение, успокоившиеся пружины, рассеявшийся по келье туман обвинения и недовольства.
«Такой всегда приходит в дом вместе с пьяным человеком», — вдруг подумалось Лин. Килли им пах — вечным недовольством. А пьяный он всегда пах спиртом, табаком и обвинением. Просто потому что другие не вели себя так, как он хотел.
«И ты не вела».
И хорошо, что не вела — она осознала это только теперь. И так стелилась перед ним слишком много и ненужно долго.
Реакция Рим вторила тому поведению, с которым Джордан возвращался домой после нескольких «стаканчиков» коньяка — «скажи мне то, что я хочу услышать, но не вздумай вставить слова поперек — убью».
Хорошо, что Рим не Джордан. И можно не сидеть, слушая пьяные бредни, не пытаться успокоить того, кто не желает успокаиваться, не прикидываться хорошей «женой».
