Он сделал глубокий вдох, на миг замер…
Из ниоткуда к нему пришло воспоминание. Тогда, в ущелье, силуэт купца Бьерна, его занесенная рука, готовящаяся нанести удар… Ужас, который испытал тогда Халли в ожидании удара, совпал с тем ужасом, который он испытывал теперь, сам готовясь нанести точно такой же удар. Это был тот же самый ужас.
Руки у Халли затряслись, он едва не выронил нож. На глазах у него выступили слезы. Сдерживая желание всхлипнуть вслух, он отступил на шаг, опустил руки и, чувствуя себя ужасно несчастным, вытер лицо рукавом.
Когда он снова посмотрел на кровать, глаза у Олава Хаконссона были открыты и смотрели на него.
На плечи Халли навалилась страшная тяжесть; он застыл на месте, не в силах шевельнуться. У него было такое ощущение, как будто он вот-вот провалится на месте.
Он смотрел на человека, лежащего на постели, так, будто увидел перед собой тровва.
Губы Олава Хаконссона еле заметно шевельнулись. Он чуть слышным шепотом осведомился:
— Не выходит, а?
Язык у Халли присох к зубам. Ответить он не мог.
Шепот раздался снова:
— И почему же?
Халли молча потряс головой. Веки моргнули; желтоватые глаза сделались как у совы.
— Ну так? Говори!
Колоссальным усилием воли Халли выдавил:
— Не знаю. Не оттого, что я тебя мало ненавижу, это точно!
Из раскрытых губ вырвалось слабое, прерывистое шипение; видимо, больной смеялся.
— Да уж, конечно! Это-то ясно, иначе бы тебя здесь не было…
Шепот прервался, глаза закрылись.
— Скажи мне, что, ворота Дома заперты и двери в чертог закрыты на засов?
— Да.
— И все люди Дома Хакона внизу, в своих комнатах?
— Да.
— А за этой стенкой спит мой брат?
— Думаю, что да.
Глаза Олава остались закрыты; его бормотание сделалось почти что уважительным.
— И тем не менее, несмотря на все это, ты сумел-таки добраться до меня… точно злобный призрак, восставший из своего кургана. Ничего себе. Ты отважный и находчивый малый.
Халли ничего не ответил.
— У меня только один вопрос.
— И какой же?
— Кто ты такой, троввы тебя забери?
Халли изумленно отступил на шаг.
— Как? Ты меня не узнаешь?!
Глаза Олава Хаконссона уставились на Халли. В них блеснул тусклый огонек.
— А что, должен был узнать?
— Конечно!
— Ну, извини.
— Но… но как же ты меня не узнаешь?
Олав выдержал паузу.
— Никак.
— Всего месяц назад ты убил моего дядю у меня на глазах, и ты не помнишь, кто я такой? Не верю!
Халли подступил ближе.
— Что, неужто для тебя это такой пустяк? Вот, взгляни хорошенько!
Рука, лежавшая на кровати, бессильно шевельнулась.
— Все, можешь не говорить. Я вспомнил.
— Ну наконец-то!
— Ты племянник того плутоватого крестьянина, которого мы повесили на Дальней отмели! Ты в него пошел. Это была самая короткая виселица, какую мне доводилось сколачивать.
Халли издал нечленораздельный возглас.
— Нет! Нет, ты ошибся.
— Ну как же! У него амбары были набиты зерном, а десятину он платить и не думал. Он был мошенник и плут, а ты — слепой, если этого не видел. Но отчего сюда явился ты? Ты ведь ему даже не сын! Отстаивать честь умершего — это дело сына!
Халли охватил гнев; он шагнул вперед, приподняв нож.
— Молчи! Я не из арендаторов, с которыми вы обходитесь так гнусно, я человек благородного рода!
Шепот с кровати звучал хрипло и насмешливо.
— Ну да, как же! Ты — мальчишка, который пытается зарезать во сне больного. Это не совсем одно и то же!
— Ну я же не знал, что ты болен, когда…
Халли осекся. Голова у него шла кругом. Свечка плясала перед глазами; со всех сторон наваливалась тьма. Он шевельнул ножом, поднеся его вплотную к горлу Олава.
— Тебе, видно, память отказывает от лихорадки. Что ж, дозволь тебе напомнить! Я Халли Свейнссон, сын Арнкеля, племянник отважного Бродира, которого ты убил не далее как четыре недели назад! Я видел, как ты его убил, когда он был беспомощен, точно барана, приведенного на заклание, хотя он тебе ничего не сделал, всего лишь задел вашу гордость!
Острие ножа уперлось в пожелтевшую кожу.
— Ты худший из убийц, ты убил человека всего лишь за несколько слов, сказанных на пьяную голову! И не говори мне больше о благородстве, ты о нем ничего не знаешь.
Запавшие глаза теперь почти закрылись, только слабый блеск пробивался из-под век. Из полураскрытых губ вылетало слабое-слабое дыхание.
— А-а! — выдохнул Олав.
— Что, узнал теперь?
— Да, узнал. Далекий же путь проделал ты, Халли Свейнссон, чтобы теперь потерпеть неудачу!
Халли осклабился; нож сильнее уперся в шею.
— Отчего же «неудачу»?
— Ну так убей меня.
Халли стоял неподвижно.
— Ну?
Халли невидящим взглядом уставился на острие ножа, на побелевшие костяшки своей собственной руки, на беззащитное горло… Он не шелохнулся. Потом откуда-то изнутри его пробрала дрожь, вытянутая рука затряслась.
Олав Хаконссон поднял руку с одеяла и аккуратно отвел нож в сторону.
— Как по мне, это неудача, разве нет? Стой! Не убегай. Это еще хуже.
Пошатываясь от стыда, сам не понимая, что делает, Халли сделал несколько шагов в темноту. Это была правда. Он не смог. Он предал своего дядю, лежащего в кургане, — он предал бедного Бродира! Он опозорил свой Дом и память Свейна. Что это за мститель, который не сумел убить?
Что это за герой, который дрожит от ужаса? Он, Халли, недостоин носить семейное имя, не говоря уже о серебряном поясе! Пальцы у него разжались; нож выскользнул на пол.
Олав не шевельнул головой; он так и лежал, окутанный светом, глядя в потолок.
— А знаешь, в чем дело? — прошептал он. — Позволь, я угадаю. Ты просто не настолько дорожишь своим дядюшкой, как тебе самому кажется.
— Нет! — хрипло ответил из темноты Халли. — Дело не в этом!
— Ну а в чем же еще? Ты ведь не трус. Я видел это своими глазами, тогда, в конюшне. Но тем не менее ты не сумел за него отомстить. Очевидно, ты его не любишь.
— Нет, люблю! Я его любил!
