Кроме того, в Обвинительном заключении (том 1, л.д. 8) еще есть запись: «В беседе он (Варенников), скрывая наличие заговора, сообщил командующим, что Горбачев серьезно болен, поэтому обязанности президента страны будет исполнять Янаев и что последует введение ЧП (конец цитаты).
Начну с последнего. Непонятен вывод о том, что Варенников в беседе с командующими скрыл от них существование заговора. Это не в правилах Варенникова — скрывать. Но главное в том, что скрывать-то было нечего — никакого заговора не было! А если бы он был, то зачем скрывать? Наоборот, логичнее больше втягивать в этот заговор, тем более иметь поддержку командующих.
Горбачев же был действительно серьезно болен, о чем он сам нам говорил. Внешне он производил удручающее впечатление и в физическом, и в морально-психологическом плане. Мне не были в то время известны подробности, вопрос деликатный. Но он болел, и я об этом сказал! Если бы я сказал, что Горбачев здоров — вот это была бы ложь! Поэтому мне непонятно, почему моя объективная оценка рассматривается как противоправное деяние?
Что касается возможной передачи временного руководства страной вице-президенту, так это было мое личное предположение, и не больше. Но мне непонятно, почему следствие выбросило из моих показаний такие слова, которые имеются в деле и меняют существо мысли? А именно: «возможно», «временно» и т. п.
Например, «…возможно, временно обязанности президента будет исполнять вице-президент (но мог и премьер-министр или Председатель Верховного Совета СССР)».
Или: «…возможно, будет рассмотрен вопрос о временном введении ЧП в отдельных районах страны».
Кроме того, в Обвинительном заключении (том 1, л.д. 180) ложно записано: «Встретившись с президентом (перечисляются), заявили, что они и ряд других высших должностных лиц СССР не согласны с проводимой им политикой и, в частности, с концепцией Союзного договора». Однако заявлений ему таких не делалась. Но в этом нет никакого открытия. Можно только подтвердить этот тезис следствия. И в этом ничего нет преступного.
В связи с этим якобы (цитирую) «…они намерены не допустить назначенное на 20.8.91 г. его подписание…Потребовали ввести в стране чрезвычайное положение. Не сумев убедить Горбачева… предложили ему подать в отставку». Да, чрезвычайное положение предполагалось ввести. Но это совершенно не ставилось в зависимость с отставкой президента. В этом и необходимости не было. Налицо опять факт очередной фантазии авторов обвинения.
В то же время возникает вопрос: если все рассчитывали на то, что Горбачев поймет сложность обстановки и поддержит введение ЧП в некоторых районах и отраслях народного хозяйства или поручит это введение кому-то из соратников, то зачем же тогда отключили связь? На мой взгляд, это было сделано для того, чтобы создать благоприятные условия для разговора. Мне кажется, это было и в его, Горбачева, интересах, и в интересах этой делегации. Постоянные звонки, которые бы отвлекали Горбачева от очень важной беседы, нанесли бы только ущерб. Хотя такой шаг и был некорректен в отношении Горбачева. Но вопрос стоял о судьбе страны, а не о судьбе власти.
Заявляю, что если руководствоваться фактическими обстоятельствами, то мои действия не содержат признаков противоправных деяний. А обвинение следствия в этой части я рассматриваю как безуспешную попытку оговорить меня в угоду авантюристов-политиков.
Ложное же утверждение о том, что я настаивал на отставке, потребовалось самому Горбачеву для создания ореола мученика. Не исключено, что мысль о том, что во время беседы ему это вот-вот предложат, возможно, угнетала его. Ведь он проводил антинародную политику. Естественно, что кто-то должен положить конец этому. Плюс надо учесть, что Горбачев по своей натуре человек очень трусливый.
Варенников вел себя активно в беседе с президентом, как он — Горбачев — сам об этом говорил: «Варенников что-то кричал…»
Во-первых, я действительно проявил активность, особенно когда Горбачев сказал, что после подписания Союзного договора он подпишет ряд указов президента по экономическим вопросам. Понимая, к чему ведет подписание договора и зная цену этим указам, а также — какая на них будет реакция, я считал своим долгом высказаться.
Во-вторых, Горбачев отмечал активность Варенникова (я действительно говорил с напором), но он умалчивает умышленно, в чем же она, активность, заключалась, что именно Варенников конкретно говорил?
Фактически же Горбачеву я сказал, что последнее время мне по долгу службы приходится очень много разъезжать по стране. У меня было много встреч, особенно с офицерским составом. Везде и всегда я стараюсь представить нашего президента в лучшем свете. Особо показывал его заслуги в развитии демократии у нас в стране и его вклад в дело сближения Запада и Востока. Но всегда и везде мне задают такие вопросы, на которые фактически невозможно ответить.
Вот о чем спрашивают офицеры (говорил я Горбачеву):
1. Почему проект Союзного договора не отражает результатов всенародного референдума и требований съезда народных депутатов СССР по сохранению Союза?
2. Почему сепаратистским, националистическим и экстремистским силам всех мастей дозволено действовать так, как они считают нужным, и никто им не ставит никаких преград?
3. Почему продолжается обнищание народа?
4. Почему военнослужащие, и в первую очередь офицеры и их семьи, ущемлены во всем, особенно в связи с выводом наших войск из Восточной Европы и Монголии, а также в связи с конфликтными ситуациями на Кавказе, в Прибалтике и других горячих точках?
5. Почему непомерно растет преступность, а эффективных мер по ее пресечению не предпринимается?
6. Почему у нас не выполняется Конституция СССР, хотя президент в свое время присягал на ней перед народом, клялся, что она будет безусловно выполняться?
7. Почему у нас в стране никакие Указы Президента СССР никем не выполняются?
Перечислив в резкой форме эти и другие вопросы, я одновременно обратил внимание Горбачева на то, что офицеры меня спрашивают: «Вы, товарищ генерал, можете назвать у нас в стране хоть одно направление, где уже наметилось улучшение или хотя бы стабилизация обстановки?» И я не могу ничего конкретного ответить. Приходится лавировать.
Все это вызвало у Горбачева раздражение. Он сказал, что это нам, военным, кажется, что можно все так просто сделать — «ать-два»! Я ему говорю, что не только искренне докладываю настроение офицеров, но и крайне обеспокоен этим настроением. Надо принимать меры. Однако он ответил, что все это он уже слышал и обстановку знает хорошо. Добавил еще несколько фраз и дал понять, что встреча закончена.
Мы попрощались. Он подал всем руку, сказав: «Черт с вами, делайте, что хотите, но доложите мое мнение». Спрашивается, какое? То есть опять: ни да, ни нет. Одновременно добавил, обращаясь ко всем: «Очевидно, после такого разговора мы не сможем вообще работать вместе», на что я тут же ответил: «В таком случае я подаю рапорт об уходе в отставку».
Странно, но Горбачев никак на это не отреагировал. Хотя мог бы на месте как Верховный Главнокомандующий принять мою отставку. Мало того, он мог всех задержать — ведь позже он сказал, что все мы преступники. Однако ничего этого сделано не было.
