Несмотря на все это, вопреки собственным убеждениям и собственным приказам, Гитлер продолжал, буквально до самого последнего дня перед вторжением, предвзято относиться к приготовлениям к обороне на западе и действовать в пользу Восточного фронта и даже Италии. На том же совещании 20 декабря, например, генерал Буле возразил ему:
«Если к январю мы действительно сможем получить танковые батальоны для запада… то никаких неприятностей там не произойдет; но (он продолжил после того, как его перебил Гитлер) если мы все заберем с запада, надеяться не на что! Не успею что-то собрать (имеется в виду на местных базах), как все исчезает».
«Кому вы это говорите? – кричал в ответ Гитлер. – Я не собираюсь вечно выслушивать ваши упреки за то, что у вас забирают войска. Обращайтесь к Цейцлеру (!)».
Но потом из его слов вырисовывалось истинное положение вещей: «А мне очень трудно. Я ежедневно слежу за обстановкой на востоке, она ужасна. Дополнительные пять или шесть дивизий (!) могли бы сыграть решающую роль и привести нас к великой победе»
[254].
Между тем переброска личного состава и боевой техники с запада спокойно продолжалась до тех пор, пока 28 декабря по настоянию ОКВ Гитлер не отдал недвусмысленное распоряжение о том, что без его санкций вывода войск с запада больше не будет
[255]. Но все равно приведенные выше отрывки из протоколов совещаний того периода свидетельствуют, что у него не хватало твердости придерживаться своих собственных принципов как в отношении Западного фронта, так и Восточного. Он не экономил на одном и не укреплял другой.
Подробный анализ фактов покажет, что намерения, изложенные в директиве № 51, осуществлялись больше на бумаге, чем на деле. Это особенно хорошо видно, если сравнить довольно схематичные указания этой директивы с выводами «полного анализа» обстановки, проведенного главнокомандующим войсками вермахта на Западе в конце октября. Он заканчивался словами: «Если Верховное командование считает, что главный удар неминуем, то… должны быть обеспечены резервы. В центре тыла должна быть сосредоточена полностью подвижная резервная армия»
[256].
Вместо этого единственное, что предложило германское Верховное командование, а на самом деле единственное, что оно могло предложить, – это в лучшем случае ряд хитростей. Время шло, и все очевиднее становилось, что защиту от вторжения придется осуществлять в основном теми силами, которые уже находились на западе. Так же очевидно было и то, что ни численность, ни боеспособность этих войск не позволят им выдержать широкомасштабную войну на истощение
[257]. Кроме того, даже на более низких уровнях командования не было единства – свидетельством тому служит тот факт, что в конце директивы № 51 было перечислено не менее семи самостоятельных штабов, при этом главнокомандующий войсками на Западе стоял лишь пятым среди тех, кто получил приказ докладывать о своих планах и диспозиции лично Гитлеру – не ОКВ.
20 декабря 1943 года Гитлер впервые заявил: «Если они нанесут удар на западе, этот удар решит исход войны», а имел в виду: если этот удар не удастся отразить, война проиграна! Конечно же под этим подразумевалось, что альтернатива есть: если отразим вторжение, возможен более благоприятный исход войны. Если бы все выглядело именно так и у вермахта был настоящий Верховный главнокомандующий, то он, видимо, понял бы, что вынужден указать своим политическим хозяевам на несбыточность успешной обороны, каков бы ни был конфликт между его желаниями и вытекающей из этого ответственностью. Но в Германии не было Верховного главнокомандующего с 1938 года. Такой шаг выходил за пределы и возможностей, и прав начальника штаба оперативного руководства ОКВ, который в любом случае способен был отслеживать лишь часть нашей общей стратегии.
Поэтому к концу 1943 года и политика, и стратегия Гитлера зашли в тупик. Единственную лазейку обещали немецкие ракеты дальнего действия, так называемое фау-оружие, которое, как предполагалось, вскоре появится на вооружении. По приказу Гитлера оно должно быть нацелено исключительно на Лондон, и он предвкушал, что в результате такой «дистанционной войны» вторжение удастся если не предотвратить, то, по крайней мере, надолго задержать и серьезно повлиять на его ход. ОКВ посвятили в тайну фау-оружия только осенью 1943-го, а затем возложили на него ответственность за организационные и тактические вопросы, связанные с подготовкой его применения в боевых условиях. Скоро мы пришли к выводу, что «количество взрывчатых веществ, которое может поставляться ежедневно, меньше того количества, которое можно сбросить при мощной воздушной атаке». У штаба, однако, не было шанса довести это дело до конца, потому что в феврале 1944 года стало известно, что фау-оружие и, в частности, большие ракеты «А-4» («Фау-2») вопреки ожиданиям не поступят до какого-то более позднего срока.
Директива № 51 оказалась последней из серии последовательно нумеруемых директив, посредством которых начиная с 31 августа 1939 года верховная ставка ставила в известность о своих стратегических и тактических решениях. Это не означает, что в последующем ставка уменьшила свою активность по части издания приказов. Но по мере того как система командования распадалась на отколовшиеся группы, а содержание указаний все больше и больше становилось выражением сиюминутных эмоций и диктата – другими словами, по мере того как ухудшалось руководство, точно так же менялась и форма выходивших приказов. Исчезновение этих директив, которые служили неплохим инструментом для координации действий, было едва замечено теми, кого они непосредственно касались. Разумеется, никаких возражений никто из них не высказал.
