Поэтому подоплекой послужило одно из глубоких разногласий по весьма важным вопросам. На них, как правило, только намекали, но они проявлялись во все более многочисленных и более серьезных трениях по тактическим деталям. Например, 18 июля Гальдер записывает:
«Вчера я внес предложение, которое было категорически отвергнуто в пользу бессмысленной концентрации войск на северном берегу Дона у Ростова. Сегодня на совещании у фюрера мое предложение неожиданно приняли, и Всевысочайший отдал приказ широким фронтом перейти Дон и начать Сталинградскую битву».
На эту же тему он высказывается в своем дневнике 23 июля:
«Совещание у фюрера: 17 июля вопреки моему совету он приказал сосредоточить бронетанковые формирования у Ростова. Теперь даже непрофессионалу должно быть ясно, что сосредоточение подвижных войск в районе Ростова бессмысленно и что жизненно важный внешний фронт получается ослабленным. Я настоятельно предупреждал и о том и о другом. Люди на местах, где до победы рукой достать, злятся на главное командование и яростно его бранят».
Наконец, Гальдер переходит от деталей к картине в целом и всего лишь месяц спустя после начала наступления пишет:
«Эта бесконечная недооценка противника постепенно становится абсурдной и опасной. Она становится просто невыносимой. Невозможно заниматься серьезной работой. Отличительная черта так называемого «руководства» – патологическая реакция на сиюминутные впечатления и полное непонимание механизма командования и его ограниченных возможностей».
29 июля Гальдер снова возвращается к «сосредоточению войск» под Ростовом, на котором, как всегда, настоял Гитлер – и не в последний раз. Он пишет: «Жуткая нервозность. Нетерпимые высказывания по поводу ошибок людей, которые только выполняют им же [Гитлером] отданные приказы».
Так была подготовлена почва для бурного совещания, которое состоялось на следующий день; в тот момент никто этого не осознавал, но оно стало вступительной сценой к цепи зловещих событий, приведших к катастрофе в Сталинграде. И снова именно Гальдер точно определил суть происходившего; характеризуя позицию Йодля, он пишет с горькой издевкой:
«На совещании у фюрера выступил генерал Йодль. Торжественным тоном он заявил, что судьба Кавказа будет решаться под Сталинградом. Поэтому части группы армий «А» должны быть переброшены в группу армий «Б» (к тому времени группу армий «Юг» разделили на две группы – «А» и «Б»). Так идею, которую я предложил Гитлеру шесть дней назад, но тогда ее не понял ни один из великих умников ОКВ, преподнесли нам теперь как новую, и все с ней согласились».
Отсюда ясно, что все сошлись на том, как важен Сталинград. В определенной степени эта концепция была новой; в своих первоначальных планах Гитлер рассматривал этот город как важный «промышленный и транспортный узел» и говорил, что его надо захватить, чтобы обеспечить безопасность с фланга для главной операции на Кавказе. Однако по мере развития наступления росла уверенность в том, что безопасность, необходимая для проведения боевых действий в дальнейшем, может быть обеспечена только полным завоеванием всей Сталинградской области, и это решение было оформлено в виде приказа в директиве ОКВ № 45 от 23 июля относительно «продолжения операции «Блу-Брунсвик». Многие считали, что тот факт, что наши войска оказались рассредоточенными и, так сказать, затерялись на огромном пространстве между Черным и Каспийским морями, стало результатом директивы № 45. Я с этим не согласен. Истинная причина такого развития событий скорее кроется в целях и формулировках первоначальных гитлеровских планов этой весьма сомнительной операции; директива просто выделила расходящиеся направления, по которым должно было происходить дальнейшее наступление
[204]. Если нужны дополнительные доказательства, то они есть в записи Гальдера, сделанной 16 июля, то есть за неделю до выхода директивы ОКВ № 45. Он пишет:
«Разговор с Геленом [начальник разведывательного отдела, занимавшегося иностранными армиями на востоке] и Хойзингером; основные мысли по поводу предстоящего сражения под Сталинградом. Мы должны продолжать борьбу за Ростов и севернее, и южнее Дона, но одновременно мы должны быть готовы для битвы за Сталинград и, пожалуй, инициировать ее».
Хотя все заинтересованные лица явно проявляли единодушие в оценке значения Сталинграда как пункта, от которого зависело будущее всей кампании, было множество других причин для разногласий. Гитлер по-прежнему подталкивал к тому, чтобы фактически одним махом достичь всех остальных целей, то есть полностью захватить северное и восточное побережье Черного моря, отрезать Грозный и осетинские дороги через Кавказ, «по возможности, на вершинных участках перевалов», западный берег Каспийского моря вместе с Баку и Нижнюю Волгу от Астрахани до Сталинграда, не говоря уж о целях, перечисленных в директиве № 45. Споры стали еще ожесточеннее, особенно с середины августа, когда темп наступления начал ослабевать из-за нехватки войск и транспортных средств. Но вместо того, чтобы признать реальные недостатки, Гитлер начал оказывать давление по всем направлениям
[205]. Группы армий и армии оказались неспособными выполнить поставленные задачи, поэтому он начал теперь пытаться форсировать выполнение решений, лично перебрасывая отдельные дивизии с места на место.
Взрывной атмосфере в верховной ставке способствовал целый ряд обстоятельств: жара украинского лета была удушающей; на среднем Дону войска наших союзников продемонстрировали весьма умеренную боеспособность; кроме того, контратаки русских против группы армий «Центр» в районе Ржева становились угрожающими. Фельдмаршал фон Клюге, главнокомандующий группой «Центр», появился в «Вервольфе» 8 августа и высказал настоятельную просьбу дать ему возможность исправить ситуацию с помощью двух танковых дивизий (9-й и 11-й), которые были переброшены под его командование из района наступления. Гитлер, однако, упрямо настаивал на том, что две эти дивизии надо использовать в наступательных действиях, чтобы ликвидировать сухиничский клин, оставшийся со времен зимнего кризиса, утверждая, что это обеспечит нам плацдарм для последующего наступления на Москву. Клюге был неумолим, несмотря на все его аргументы, и в конце концов демонстративно вышел из кабинета с незабвенной фразой: «Следовательно, мой фюрер, ответственность за это вы берете на себя». Ранее я служил под началом Клюге и испытывал к нему глубочайшее уважение; его ответ и поведение в целом казались мне достойными подражания. Но это не помешало тому, что две недели спустя его снова вызвали в ставку и обвинили в провале операции из-за «неправильной расстановки сил»
[206].
