Тем временем сильное давление испытывала группа армий «Центр». Вдобавок ко всему действия партизан в тылу стали настолько серьезными, что в новой попытке подавить это движение штаб оперативного руководства разослал специальную директиву за подписью Гитлера (№ 46 от 18 августа 1942 года). В тот период приблизительно каждые две недели я обычно готовил доклад о «партизанской войне». Но очень скоро мой доклад на эту тему на одном из совещаний был прерван неистовыми знаками, которые подавали мне Кейтель и Йодль. После этого таких докладов на совещаниях больше не было, наверное чтобы не волновать Гитлера.
Однако самые шокирующие новости пришли в верховную ставку с южного участка Восточного фронта. На дневном совещании 16 августа Гальдер представил захваченную где-то старую русскую карту и указал на сходство нынешней обстановки и той, в которой находилась Красная армия в 1920 году. Тогда ею командовал Сталин, и она нанесла внезапный удар в низовьях Дона между Сталинградом и Ростовом, окончательно разгромив белую гвардию Врангеля. Гитлер сразу же заинтересовался. Правда, единственным результатом этого стал приказ о срочной переброске немецкой танковой дивизии (22-й) для оказания поддержки на угрожающем участке, который обороняла итальянская 8-я армия. Чуть позже он выдвинул на передовую две пехотные дивизии, взяв одну из них с фланга, где шло наступление. Однако наилучшей защитой от подобной инициативы русских он считал быстрый захват Сталинграда и как следствие необходимое высвобождение сил – и в данном случае он был абсолютно прав.
Сталинград по-прежнему был фатальной точкой сражений, но, не считая продвижения к Волге севернее города, какое-то время прогресс носил там лишь локальный характер. Нетерпение Гитлера росло, а 28 августа масла в огонь подлил Геринг, связи которого обеспечивали ему полную информированность о настроениях в верховной ставке. С обычной помпой и во всем своем великолепии он появился на совещании и зачитал доклад командующего непосредственной авиационной поддержкой под Сталинградом генерала Фрейера фон Рихтгофена, смысл которого заключался в том, что «вне всякого сомнения, в этом районе нет крупных сил противника. В северном направлении разведка люфтваффе вообще с трудом их обнаруживала, хотя местность там абсолютно открытая». Даже Гитлер, казалось, не готов был полностью поверить его докладу, но он достаточно ясно продемонстрировал, что вызывает у него подозрения, отдав приказ высшим штабам группой армий «Б» передвинуться поближе к линии фронта. Такой «анфиладный огонь» со стороны Геринга оказал, однако, определенное воздействие. Во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы общее ощущение напряженности усилилось.
В это время стал очевидным тот факт, что успех на Кавказе не оправдал ожиданий, и это вызывало у Гитлера еще большее раздражение. 21 августа Гальдер записывает: «Фюрер очень взволнован»; за этим следует комментарий, повторявшийся ежедневно: «обстановка более или менее без изменений». 30 августа военный журнал штаба оперативного руководства фиксирует: «Фюрер весьма недоволен ситуацией в группе армий «А».
На следующий день фельдмаршал Лист, командующий группой армий «А», получил приказ лично прибыть с докладом в Винницу. Он дал спокойную взвешенную оценку обстановки, которая, казалось, должна была положить конец всем опасениям. Пока он там находился, Гитлер ничем другим не занимался, кроме как перечислял большое количество целей, поставленных для наступательной операции; первоочередные цели включали три важных перевала через Западный Кавказ, обеспечивающих доступ к побережью Черного моря; более отдаленными были нефтепромыслы Грозного и устье Волги у Астрахани. Только захват Баку он был готов «при необходимости отложить на следующий год». Фельдмаршала Листа и ряд других лиц Гитлер пригласил на обед в свой бревенчатый дом, где изображал из себя исключительно радушного хозяина. Так, озадаченный новыми целями, но без обещаний какой-либо помощи людьми или средствами, фельдмаршал Лист и вылетел обратно в Сталино.
В следующие несколько дней был достигнут некоторый успех, в том числе наши войска захватили Новороссийский порт, где произошло длительное и яростное сражение. Однако нетерпение Гитлера достигло такой степени, что 7 сентября он послал Йодля, которого обычно не отпускал от себя, в группу армий «А», чтобы тот еще раз потребовал ускорить наступление. Йодль вернулся в тот же вечер; доклад, который он представил Гитлеру, стал причиной кризиса, потрясшего верховную ставку до основания, ничего подобного мы не видели потом до последних месяцев войны. Йодль сообщил, что, вопреки дурным предчувствиям Гитлера, фельдмаршал Лист строго придерживается полученных им указаний и что он (Йодль) согласен со взглядами этой группы армий по поводу наших действий в будущем. Впервые Гитлер обрушил всю свою ярость на Йодля, обвинив его не только в том, что он действует как партизан из этой группы армий, но в том, что он поддался уговорам Листа, тогда как его командировали туда лишь для того, чтобы передать приказы. Йодль разозлился и огрызнулся.
Меня не было, когда все это произошло. Йодль рассказал мне об этом на следующий день, изложив также вкратце приказы, которые в итоге отдал Гитлер, и с тех пор я оказался посвященным в происходящие события. Вся жизнь ставки казалась полностью парализованной. Гитлер заперся в своем мрачном бункере и выходил из него только после наступления темноты, видимо чтобы никто его не увидел. Картографический кабинет, который все предыдущие дни и недели ежедневно служил местом продолжительных дискуссий и яростных споров, пустовал. Инструктивные совещания проходили теперь в бараке Гитлера; они сводились к минимально возможному количеству выступлений, и порядок их проведения – или отсутствие такового – был совершенно иным. Ни одного лишнего слова; атмосфера ледяная. Со времен Французской кампании Гитлер обычно дважды в день ходил в офицерскую столовую вместе с членами верховной ставки из зоны 1; отныне он там не появлялся. Совещания у Гитлера в конце концов возобновились в прежнем виде, но в офицерской столовой он уже не появлялся никогда. Стул его за обеденным столом какое-то время пустовал, а потом его занял Борман. Через двое суток в ставке появились десять – двенадцать машинисток-стенографисток из рейхстага, одетых в военную форму, они приняли присягу на верность самому Гитлеру и впоследствии по две неизменно присутствовали на всех дискуссиях по военным вопросам.
9 сентября Гитлер через Кейтеля и Гальдера сообщил фельдмаршалу Листу, что освобождает его от командования. В тот же вечер Гитлер принял командование группой армий «А» на себя! Тогда же Кейтель вынужден был сообщить Гальдеру, что его тоже вскоре заменят. Прошел также слух, что Кейтеля сменит Кессельринг, а Йодля – Паулюс, командующий 6-й армией, но только после взятия Сталинграда. Это заставило обоих генералов ОКВ, вопреки обыкновению, довериться мне. Кейтель показал себя примерным «учеником» Гитлера, не задающим вопросов, и вообще не имел отношения к произошедшему; тем не менее на него смотрели с таким же презрением, как и на Йодля. В частной беседе он спросил, как я считаю, мог бы он остаться на своем посту, не потеряв при этом уважения к себе. Я ответил, что на этот вопрос может ответить только он сам. Йодль же согласился с тем, что был не прав; никогда, сказал он, не следует указывать диктатору, где тот допустил ошибку, так как это подрывает его уверенность в себе – главное, на чем зиждется его личность и его поступки. Дав этим понять, как он по-прежнему оценивает Гитлера, Йодль заявил: «Очень надеюсь, что он постарается найти мне преемника среди армейских генералов! Но у него уже никогда не будет таких национал-социалистов, как я и Шерфф» («историк»). Под конец он сказал мне: «Держитесь теперь подальше от этих инструктивных совещаний; слишком тяжко переносить все это».
