В представленных отрывках нет и следа каких-то горячих споров или разногласий между Гитлером и его главным советником по Восточному фронту; правда, такое суждение базируется на записях, сделанных всего лишь за три дня из семидесяти, но оно совпадает с тем, что помню я. Да, конечно, в те дни Цейцлер гораздо чаще, чем обычно, обсуждал свои планы и заботы лично с Гитлером, и записи их бесед не велись. Я также совершенно отчетливо помню, что Цейцлер был, несомненно, очень подавлен из-за постоянного ухудшения обстановки в Сталинграде. Несколько дней подряд он ставил себя и свой штаб на «сокращенные пайки», выдаваемые оборонявшимся в Сталинграде (к середине января, согласно военному дневнику ОКВ, дневной паек составлял 150 граммов хлеба, 200 граммов конины, 15 граммов жиров, 15 граммов сахара и одну сигарету). Цель была в том, чтобы доказать как можно убедительнее, насколько мал этот паек. Но зафиксированное 25 ноября в военном дневнике ОКВ предложение отвести 6-ю армию на запад, то есть эвакуировать ее из Сталинграда и прорваться сквозь кольцо окружения, приписывают исключительно генералу ВВС Фрейеру фон Рихтгофену. Через два дня в записи, касающейся принятия фельдмаршалом фон Манштейном командования группой армий «Дон», в военном дневнике опять говорится о «вполне благоприятных» перспективах – такое впечатление сложилось у меня после соответствующего совещания. 2 декабря там же говорится о глубокой «уверенности» в успехе плана оказания помощи Сталинграду путем контрудара силами танковой группы Гота из района Котельниково, при этом полностью игнорируется тот факт, что не состоялось ни одного из обещанных Герингом вылетов транспортных самолетов.
12 декабря, в день начала этого контрудара, Гитлер потчевал себя и своих слушателей многократным повторением собственного тезиса: «Мы не должны оставить его [Сталинград] ни при каких обстоятельствах. Нам никогда не вернуть его обратно». Затем он вернулся к аргументу насчет потери «тяжелой боевой техники», и Цейцлер с ним согласился, сказав: «У нас там огромное количество армейской артиллерии». Гитлер тут же вновь подтвердил свою решимость, высказавшись еще определеннее: «Мы никогда не сможем возместить то, что там имеем. Если мы его [Сталинград] оставим, мы фактически поставим крест на цели всей кампании».
И еще один момент, касающийся этих стенограмм. Как известно, в инструкциях Йодля от 29 ноября название «Сталинград» не появилось ни разу, – кажется даже, что люди будто стеснялись этого слова; в стенограммах вы заметите, что обстановка под Сталинградом, который был тогда эпицентром всей войны, никогда не рассматривалась в начале заседания, первым в повестке дня всегда стоял другой вопрос, какой-нибудь чрезвычайно тривиальный, и на его обсуждение тратились часы и страницы протоколов.
18 декабря итальянская 8-я армия потерпела крах, и это стало решающим фактором в судьбе Сталинграда; меньше чем через месяц, 15 января, распалась на части венгерская 2-я армия, и в тот же день была прорвана немецкая блокада Ленинграда; все это вызвало величайшее смятение в ставке не только в связи с каждым из этих событий самим по себе, но и в связи с тем эффектом, который они могли произвести на наших союзников. Многие из нас задавались тогда вопросом (а многие, возможно, задаются им и сейчас): разве не было само собой разумеющимся, что ввиду быстро менявшейся обстановки судьба Сталинграда и сотни тысяч солдат, находившихся там, должна была рассматриваться каждый день заново и в первую очередь. 15 января 1943 года, когда наш собственный фронт был уже отброшен далеко назад и мертвая хватка русских сжималась вокруг города, Гитлер дал указание министру авиации фельдмаршалу Мильху «задействовать все ресурсы для снабжения 6-й армии»; это было не более чем пустой жест.
Многие пытались оправдывать эту катастрофу, заявляя, что лишь благодаря тому, что значительные силы русских оказались связанными у Сталинграда, появилась возможность отвести войска с южного фланга Восточного фронта. Возможно, так оно и было – степень неопределенности в войне такова, что никто не может знать наверняка. Но в любом случае это не компенсирует или не перечеркивает серьезные ошибки, допущенные гитлеровским руководством в предшествовавшие месяцы и недели. Никто не может оправдать того, что он, как всегда непреклонный и упрямый, отказал командующим, назначенным им в последний момент, в средствах и полномочиях, которые позволили бы им справиться с этой ситуацией, особенно это касается права командования значительными силами на участке, прилегающем к Северному Кавказу, и непосредственно 6-й армией. Вечером 22 января по настоятельной просьбе Манштейна «генерал Цейцлер поставил вопрос о том, чтобы разрешить 6-й армии капитулировать»; Гитлер отказался и еще раз потребовал, чтобы «армия сражалась до последнего солдата». 28 января, одинаково пренебрегая теми, кто еще жив и воюет, и теми, кто уже пал в бою, он предпринял первые шаги по «реорганизации 6-й армии». И этот человек 31 января, когда наступил конец, разразился гневом и сыпал оскорбления на голову командиров. Пусть сам он уже давно сдался, никто, по его мнению, не имел права поступать так же! Его понимание военных дел было не лучше, чем его понятия о морали; на совещании 1 февраля он потребовал: «Надо, чтобы у командующего в северном котле было что-то [имелась в виду радиограмма], где говорилось бы, что он должен удержать этот котел во что бы то ни стало. В котле надо держаться до последнего солдата». Это не могло остановить приближения конца, который и наступил на следующий день.
Дискуссия, состоявшаяся 1 февраля (см. ниже фрагмент № 47), та, которую я не забуду никогда, представляет интерес во многих отношениях. Это хороший пример позиции Гитлера, повторявшейся впоследствии снова и снова. 1 февраля он настаивал на том, что Донецкий бассейн необходимо «удержать при любых обстоятельствах», и приводил на этот раз экономические доводы. Он дошел до того, что заявил: до тех пор, пока ресурсы этого района не окажутся у него в руках, «он не сможет вести войну»
[212]. И это повторялось снова и снова, пока не наступил конец в сердце Берлина.
Фрагмент № 29
[213]
