Утром я смениться не могла: нас было слишком мало. Приехал генерал Шкуро, награждал казаков Георгиевскими крестами, а затем пошел в обход раненых. Мы его сопровождали. Когда он вышел из хаты есаула, сестра Ходоровская, которая никого не боялась, подскочила к генералу Шкуро и громко сказала, что у есаула гангрена. Генерал Шкуро остановился, хотел войти обратно и обратился с вопросом к доктору, но тот с самым спокойным и нахальным видом ответил, что это неправда, что сестра ничего не понимает. Генерал Шкуро ушел. Присутствовал дивизионный врач, но он никак не реагировал.
Когда я через некоторое время попала в поезд нашего корпуса, среди тяжело оперированных я нашла есаула. Ему отняли всю ногу, привезли со страшной гангреной. Если бы операция была сделана в Слоновке, ногу можно было еще спасти и если ампутировать, то ниже колена. Впоследствии доктор Знаменский работал в Севастополе в эпидемическом госпитале. На него многие указывали, даже подавали жалобы, но начальство его не трогало. Наконец он заразился не то холерой, не то тифом и умер. После отъезда генерала Шкуро из Слоновки в то же утро стали грузить раненых на обывательские подводы для эвакуации. С этим дивизия торопила, и поэтому мы не успели сделать все, что было надо. И многим оказывали помощь, когда они уже лежали на телегах.
На другой день мы вышли из Слоновки и снова вернулись. Я так устала – нервы больше не выдерживали, и я попросила меня перевести в другое место. (Дальше в моей книжке ничего не записано. Точно все не помню.)
Поход продолжался. Помню обстрел в подсолнечном поле, обстреливали нас – по пыли в степи, но ничего особенного не было.
Глава 5
Долгий рейс
Наконец я получила назначение в санитарный поезд «Единая, Неделимая Россия». Была 6 сентября в Туапсе – в отпуску – и вернулась уже на поезд.
Этот поезд состоял при нашем же корпусе генерала Шкуро. Он двигался за корпусом и стоял на ближайшей от него станции. Был оборудован как госпиталь, с прекрасной операционной и хорошим хирургом.
Раненых сразу же оперировали, их не эвакуировали, и они лежали в хороших вагонах. От поезда отделялась летучка, в два или три вагона, и на ней отправляли в тыл легкораненых и тех тяжелых, которым дорога не могла повредить.
Сестры были все кауфманские: Звегинцева, Таннберг, Скобельцина, Трегубова. Чудные вагоны, у каждой свое купе. Столовая с портретами Деникина, Колчака… Работали дружно! Всех сестер было, кажется, шесть. Сестра-хозяйка – не кауфманская. Старший врач – Сапежко, который был женат потом на сестре Таннберг. На поезд я попала совершенно случайно: когда я откомандировалась из отряда и ехала в Ростов за новым назначением, на ближайшей железнодорожной станции я увидела этот поезд. Я знала, что там работают наши сестры, и пошла к ним. У них как раз освободилось место. Они попросили старшего врача взять меня. Он запросил в Красном Кресте – и я осталась. Я была страшно рада. Во-первых, попала к своим, а во-вторых, осталась в нашем корпусе. Где мы стояли – не помню. Куда передвигались? Тоже забыла!
Но когда попали в Луганск и отправили летучку с ранеными в тыл – в Ростов, меня назначили их сопровождать. Было оборудовано две теплушки: одна с нарами для раненых (их было около двадцати человек) и вторая – кухня. Там из кирпичей поставили плиту. В этой теплушке ехали кашевар и санитар. Я ехала с ранеными. Большинство были ходячие. Лежачие были не тяжелые или уже отлежавшиеся в поезде.
Мне выдали все документы на раненых и на вагоны. Мы должны были прицепляться к поездам. Сначала все шло гладко: нас прицепляли, подвозили и снова цепляли. Но на какой-то большой станции мы застряли. Я пошла к начальнику станции. Он мне ответил, что нас ни к какому поезду прицепить не может и что надо ждать. Я ему поверила и ушла к своим.
Ждали долго: какие-то поезда приходили и уходили, но нас не трогали. Я пошла снова, и снова отказ. Сколько я ни настаивала, ни просила, говоря, что раненых надо скорее довезти до госпиталя, он не соглашался нас отправить дальше. Я поняла, что это просто нежелание начальника станции, и стала с ним говорить серьезно и требовать отправки. Он стал грубить. Я ему угрожала, что пожалуюсь нашему командиру корпуса, генералу Шкуро. Но начальник станции в ответ только рассмеялся. Я видела, что нас он не пропустит, вернулась к своим казакам и все им рассказала. Они, конечно, страшно рассердились. Мы устроили совет, после которого я снова пошла к начальнику станции и сказала ему, что если он нас не прицепит к стоящему поезду на станции, то казаки придут и с ним расправятся по-своему. Он мне нахально ответил: «Пусть попробуют!»
Я вернулась снова к своим. Мы сделали маленькую инсценировку: я подмотала лишние бинты на повязки, чтобы было больше, и все ходячие, кто прихрамывая, кто поддерживая забинтованную руку, с винтовками и нагайками в руках пошли объясняться…
Я шла впереди с раненым есаулом, который и должен был говорить. Наше появление произвело на начальника станции потрясающее впечатление! Разговоры были короткие. Есаул сказал пару приятных слов, казаки эти слова усилили, и был дан приказ нас прицепить.
Сейчас же пришел паровоз, сделал маневр, и нас поставили в хвост уходящего поезда. Отъехали мы с песнями и гиканьем казаков!
Был уже вечер, и мы улеглись спать. Ехали уже несколько часов, была ночь. Вдруг нас разбудил страшный толчок. Все проснулись. Мы несемся дальше, но трясясь, и слышны крики санитаров из кухни. Сейчас же открыли дверь и увидели, что вагон кухни сошел с рельсов и скачет за нами по шпалам. Необходимо было дать знать машинисту и остановить поезд, который был очень длинный. Но как это сделать?
Казаки сразу же сообразили: ходячие встали в дверях и стали палить из винтовок не переставая. Все лежачие спешно достали свои патроны, и я их передавала.
Машинист услышал нашу пальбу и остановил поезд. Санитары перетащили к нам всю свою провизию и утварь, пересели сами, и мы поехали дальше, оставив кухню между рельсов. Оказалось, что кирпичная плита была слишком тяжела: пол теплушки осел на колесо, которое пробило пол и, зацепившись, сошло с рельсов. На ближайшей станции я сделала заявление – просила выручить вагон и сказала, что на обратном пути я его возьму.
Доехали до Ростова, там я сдала раненых, и с одним вагоном мы перешли на станцию Ростов-Сортировочная искать кухню и после долгих поисков ее нашли. Плиту мы разобрали. Санитары перебрались в теплушку ко мне, где была печка, и мы могли на ней себе готовить. Так мы отправились в обратный путь.
До Харцызска доехали хорошо, но там застряли. Снова я нарвалась на такого же начальника станции: очевидно, что и тот и другой были большевики. Когда я пошла к нему с просьбой прицепить наши две теплушки к поезду, он просто ответил: «Нет!» И не пожелал со мной разговаривать. Ходила я к нему по нескольку раз в день, он грубо мне отказывал и откатывал теплушки все дальше и дальше на запасные пути, где стояло несколько составов с картошкой, которые он тоже задержал. А были уже заморозки, и картошка замерзала.
Я несколько раз пыталась позвонить по телефону коменданту города, но начальник станции меня к телефону не подпускал. Я угрожала, говорила, что подам жалобу генералу Шкуро, но ничего не помогало. Моей телеграммы на поезд он не принял. Мы стояли там уже неделю, и положение было безвыходное: уйти к коменданту со станции было невозможно, так как начальник станции, узнав об этом, угнал бы вагоны. Я не знала, что делать. Целыми днями сидели мы с санитарами около печки, волновались, возмущались, но были бессильны.
