Летом нам всем дали по две недели отпуска и посылали попарно в Буюкдере, где нам была предоставлена комната. Давали суточные, и мы на примусе себе готовили. Мы с Катей чудно провели время, отдохнули и развлеклись. Постоянно к нам приезжали наши вздыхатели.
Природа, парк – там дивные. Целыми днями проводили на воздухе, сами увлекались, словом, жили счастливо, без забот, без страха и не думая о завтрашнем дне!
1921 год. Семь лет (!!!) – с 1914 года – мы не принадлежали себе и не видели личной жизни.
К этому времени мы сшили себе «туалеты». Из бежевых пижам у Кати и у меня получились летние костюмы, а из полосатых пижам – платья. На жалованье смогли купить по шелковому синему жакету из «jersay»
[16], смастерили белые пикейные шляпы и чувствовали себя почти парижанками.
В конце лета мы на шаркетах
[17] изъездили весь Босфор, осмотрели Константинополь, гуляли всю ночь Рамазана среди праздничной турецкой толпы, заходили в мечети.
Константинополь так красив, красочен и интересен, что мы буквально были влюблены в него. Присутствовали два раза на Саламлике – переезде султана из дворца в мечеть.
Так прожили до осени, когда стали говорить о том, что армию из Галлиполи, с Лемноса и Чаталджи будут перевозить в Болгарию. И действительно, скоро началось новое переселение. Наш госпиталь решено было перевести на Шипку. В Константинополе оставался постоянный Николаевский госпиталь. Все другие, в разных лагерях, постепенно закрывались. Мы все были страшно расстроены предстоящим переездом: жаль было покидать Константинополь и наших друзей.
Госпиталь переходил в уменьшенном виде: большая часть имущества осталась в Константинополе, и решено было там поместить инвалидов. Кое-кого из персонала тоже не взяли. Поехали Катя, я, Титова, Томашайтис (которая в Константинополе вышла замуж за М.В. Губкина), две Урусовы и еще несколько сестер. Собирались недолго, поджидая парохода, идущего с Лемноса с Терско-Астраханской бригадой. С ними мы и поехали в новую страну на новую жизнь.
Это было, думаю, в ноябре 1921 года. В Константинополе пробыли год. Уезжали мы в ужасном настроении: кончилась наша привольная жизнь в дивном, сказочном Константинополе. И там оставались все наши друзья из нашей тесной компании.
Пошли по Босфору снова в Черное море. Мы все стояли на палубе и мысленно прощались со всеми местами, где мы бывали. Наступил вечер, за ним дивная лунная ночь. Для госпиталя отвели помещение второго класса. Каюты были в ужасном состоянии, ободранные и пустые. Казаки ехали в трюмах и на нижней палубе. Палуба и каюты первого класса были пусты. Там жил только французский лейтенант, сопровождавший казаков. Еще когда мы грузились, нам с Катей пришлось с ним разговаривать, так как он распоряжался, а мы поневоле были переводчицами.
Когда все устроились и мы двинулись в путь, он подошел к нам с любезными разговорами. Нам он был противен, но приходилось быть любезными: ведь это было всемогущее начальство. Надоедал он страшно. Мы уходили, но через некоторое время он нас находил. Разлюбезничался так, что объявил, что мы не можем ночевать в ужасных каютах второго класса и предложил каюту первого класса. Причем очень настаивал. Мы едва отбоярились. Спали на своих жестких койках ужасно. На другой день я встретила кое-кого из знакомых терцев. Это было очень приятно и радостно.
Наш лейтенант, маленький, плюгавенький, смотрел на казаков с высоты своего маленького роста с большим пренебрежением. Из всех русских он отличал только двух «принцесс на горошине» – Катю и меня. Какую из нас больше? Не знаю! Слишком мы с ней представляли одно целое. Все наши друзья нас называли Два Бебса. Я – Большой Бебс, Катя – Маленький!
Когда мы стали подходить к Болгарии, к Бургасу, у казаков начались тихое, незаметное волнение и оживление. Французы при погрузке войск на пароход отнимали все оружие и строго запретили что-либо перевозить с собой. Но мы знали, что казаки кое-что припрятали. В Бургасе, когда спустили сходни и приготовились высаживаться, наш лейтенант уселся на полу палубы первого класса, свесив ноги над нижней палубой, почти над самыми сходнями. С этого пункта он видел всю нижнюю палубу, и все казаки проходили мимо него. Около сходней стоял наш офицер и тоже, по-своему, наблюдал. Тут мы с Катей почувствовали невероятную симпатию к лейтенанту, подобрались к нему и сели по бокам. С одного боку Катя, которая способна произносить невероятное количество слов в секунду, тараторила без конца, я подливала масла в огонь с другой стороны. Что мы говорили? Но лейтенант наш был в восторге, а еще больше мы, видя, как проходят казаки с тюками, и зная, что там завязаны винтовки, патроны. Протащили и два пулемета. Наш офицер иногда разыгрывал комедию. Хватал казака, грозно на него кричал, вырывал какую-нибудь негодную шашку и швырял ее в сторону. После казаков сошли мы, пожелав лейтенанту всего хорошего. А на берегу встретились со знакомыми терцами и очень веселились.
Эпилог
Осень 1921 года
Шипкинское «сидение»
Итак, мы в Болгарии. Начался новый этап нашей жизни. Бургас произвел на нас удручающее впечатление. После красочного чудесного Константинополя – плоский городок. Маленькие простые домики, тишина и пустота. Настроение у всех скверное, и вечером, когда нас устраивали на ночлег, сразу же произошел большой скандал. Второй наш врач, хирург, привез с собой свою даму сердца, объявив, что она его жена. На эту ночь ее поместили в одной комнате с нами. Видели мы ее впервые. Эта особа, еще совсем молоденькая, взяла с нами начальнический тон, потребовала лучшее место и т. д. Но мы, которые были возмущены уже тем, что ее привели к нам, на нее налетели и тут же выбросили вон. Назавтра – скандал с доктором. В результате чего с ним были прерваны всякие сношения. Мы встречались только по работе и говорили с ним только о деле. Он в столовую не приходил, и еду ему и его даме приносили к ним в комнату. И это не изменилось до самого конца. Почти через год они уехали от нас. На другой день мы сели в поезд и доехали до Казанлыка. Там снова ночевали. Казанлык – маленький городишка, весь в зелени, и нам понравился. Мы бегали, ели «кисело млеко» и кибабчичи. Познакомились с симпатичной болгарской семьей. Утром на лошадях поехали на Шипку, находящуюся за одиннадцать верст. Это большое селение, лежащее в долине под горой Св. Николая, где находится знаменитое Орлиное гнездо. Над селением, на склоне горы, были русские владения. Перед самой Великой войной там было построено громадное здание Духовной семинарии, над ним большой парк и наверху дивный собор – храм-памятник русским, погибшим в Освободительную войну. От него открывался прекрасный вид на всю Долину роз. Семинария не была еще открыта, когда началась война. Охраняли ее (то есть собор и все сады) священник, который вскоре умер, монах Свято-Троицкой лавры отец Сергий и послушник – брат Павел. Во время войны болгары забрали себе всю семинарию и устроили сиротский дом «Сиропиталище». Хотя они занимали далеко не все громадное помещение и правительство разрешило нам туда въехать, местные власти не желали нас туда впустить. Среди них было много коммунистов, да и в селе тоже. Все же им пришлось уступить. Они нам дали все флигеля и две-три комнаты в большом здании. Там мы устроили операционную и одну палату.
