Сражение бушевало три или четыре часа, но постепенно Антонию и Клеопатре стала ясна ужасная правда: небольшие корабли Октавиана берут верх. Флагманский корабль Антония был так тесно окружен со всех сторон, что он сам сражался, и у него не было времени четко мыслить. Но по мере того как его корабли один за другим загорались, тонули или оказывались захваченными, отчаяние Антония, по-видимому, стало острее. Если его флот окажется побежденным и уничтоженным, будет ли его армия стоять непоколебимо? Этот вопрос, вероятно, бился у него в голове, когда в агонии мрачных предчувствий он наблюдал за беспорядочной битвой и слышал звон оружия, крики и вопли сражающихся. Тем временем флагман Клеопатры, подвергшись граду ударов врага, наверное, ненадолго перестал привлекать к себе внимание небольших боевых кораблей Октавиана, и, когда он совершал маневр для занятия лучшей позиции, Клеопатра смогла увидеть полную картину происходящего. С нарастающим ужасом она смотрела на борьбу, происходившую вокруг флагманского корабля Антония, и слышала радостные крики врага, когда загорался очередной огромный корабль. Египетский флот Клеопатры, вероятно, сильно пострадал, хотя ее моряки вряд ли дрались с такой же отвагой, как те, что были под командованием Антония. Когда она оглядела устрашающую картину, ей, без сомнения, пришло в голову, что Октавиан разбил их, и она боялась, что Антония убьют или возьмут в плен. Тревоги, которые изводили ее возбужденный мозг в течение последних нескольких недель, связанные с намерениями ее мужа в отношении ее и положения ее сына Цезариона, теперь вытеснила более ужасная мысль, что у него никогда не будет возможности доказать свою верность, потому что здесь и сейчас он встретит свой конец. Злость на Антония за его колебания, презрение к усиливающейся слабости его характера и опасения в отношении его способности руководить своими войсками ввиду растущего злоупотребления спиртным теперь объединились в одну ошеломляющую уверенность в том, что его ждет поражение и гибель. Антоний говорил Клеопатре, что она должна уехать в Египет, он приказывал ей уходить вместе с флотом в конце сражения. Этот конец ей уже был виден. Однако Клеопатра должна была теперь уходить не от бурной сцены победы, и не вести о своем триумфе она должна была привезти в Александрию, чтобы прикрыть ими позор от своего изгнания мужем; теперь ей нужно было уходить со своим флотом, видя крушение их дела, и бегством освободиться от человека, который, перестав быть защитником ее прав, стал помехой для ее честолюбивых замыслов.
Ближе к вечеру, когда вопрос о победе еще не был решен, хотя для надежды на Антония в уставшем сердце Клеопатры уже не могло быть места, подул сильный северный ветер со стороны незавоеванного Рима в направлении далекого Египта. На море поднялся шторм, и волны стали ударять в борта флагманского корабля Клеопатры, вызывая еще большее смятение в битве. Когда ей в лицо ударил ветер, мне кажется, ей внезапно пришла в голову мысль, что настал момент ее ухода. До сражения Антоний яростно приказывал ей уезжать. Зачем же тогда ждать? Через час он, вероятно, попадет в плен или будет убит, и ее тоже сделают пленницей, и ей придется с позором идти пешком на Капитолий, где она надеялась сидеть на троне. Она отплатит своему мужу его собственной монетой: она бросит его, как он когда-то бросил ее. Она не будет стоять рядом в ожидании скорого краха. Хотя он и отупел от пьянства, она сама по-прежнему была полна жизни. Она поднимется над своими бедами, как это делала и раньше. Она отринет его и начнет свою жизнь заново. Ее трон не отнимут у нее одним ударом. Сейчас она выполнит приказ Антония и уйдет; а в далеком Египте она предпримет попытку снова пуститься на поиски той защиты для своей династии, которая оказалась таким неуловимым видением.
Придя к такому решению, Клеопатра приказала дать сигнал своим разбросанным по морю кораблям и, подняв паруса, прошла через сражающихся и уплыла с попутным ветром в сопровождении своего потрепанного флота. В тот момент, по-видимому, флагман Антония вырвался из кольца окружавших его либурн Октавиана, и ничто не мешало ему смотреть на удаляющуюся царицу. Антония, вероятно, переполняли чувства – гнев, страдание, угрызения совести и отчаяние смешались у него в голове. Клеопатра бросала Антония на произвол судьбы, она выполняла приказ, который он никогда не должен был отдавать ей; он больше не увидит ее лица. Ее изящество, очарование, красота, которые так поработили Антония, теперь отняты у него; и ему одному придется встретить ужасы вероятного поражения лицом к лицу. Последнее время Антоний так всецело полагался на Клеопатру, что ее удаляющиеся корабли вселили ужас в его деградировавший мозг. К тому же ему была невыносима мысль о том, что она покидает его без единого прощального слова, а его жестокость и гнев были последним, что она видела от него. Он не мог позволить ей уйти, не помирившись с ней и не получив от нее прощения; он должен отправиться за ней, пусть даже только для того, чтобы увидеть ее на мгновение. Да и что с того, если он не вернется сражаться? Надежды на победу было мало. Его возбужденный и истощенный разум не видел благоприятного исхода в битве, которая бушевала вокруг него. Позор и погибель смотрели ему в лицо.
«И здесь, – пишет Плутарх, – Антоний показал всему миру, что он больше не руководствуется мыслями и побуждениями главнокомандующего или человека или своим собственным рассудком. И он доказал правдивость того, что однажды было сказано в шутку, будто душа влюбленного живет в теле любимого человека. Словно он был частью ее и должен был идти за ней, куда бы она ни отправилась, он бросил всех, кто сражался и отдавал свою жизнь за него, и последовал за ней, как только увидел ее уплывающие корабли». Подозвав один из своих самых быстроходных кораблей, он быстро взошел на его борт и велел капитану идти за флагманским кораблем Клеопатры с максимально возможной скоростью. Он взял с собой только двух человек: сирийца Александра и некоего Сцеллия. Вскоре корабль Антония, движимый пятью рядами весел (то есть квинк-вирема, или, по-другому, пентера. – Ред.), догнал отступающих египтян, и тогда Клеопатра узнала, что Антоний последовал за ней, бросив сражение. Можно представить себе ее чувства. Таким образом, ее выход из сражения положил конец боевым действиям и тем самым отнял последнюю надежду на победу у сторонников Антония. Антоний теперь был конченым человеком, потерпевшим поражение, и быстрая смерть была лучшим, на что он мог надеяться; но отделаться от него было трудно. Он собирался цепляться за Клеопатру до конца: она никогда не сможет освободиться от него, и, идя ко дну, он будет тянуть ее вниз за собой. Но все-таки он был ее мужем, и она не могла бросить его, потерпевшего поражение, так, как он хотел бросить ее, одержав победу. Поэтому Клеопатра дала ему сигнал взойти на борт ее флагмана, а сделав это, удалилась в свою каюту, отказываясь видеть его и говорить с ним. Антоний, которому помогли взобраться на палубу, был слишком ошеломлен, чтобы просить провести его к ней, и слишком несчастен, чтобы хотеть, чтобы она приблизилась к нему.
Он, словно во сне, пошел на нос корабля и, усевшись там, закрыл лицо руками, не произнося ни слова.
Так прошло несколько часов, но, когда стемнело, они услышали позади себя удары весел нескольких либурн, и вскоре из темноты появился корпус впереди идущего судна. Суматоха на борту и крики над водой заставили Антония очнуться. На мгновение он подумал, что преследующие его корабли несут ему какую-то весточку с Акция – возможно, ход сражения изменился в его пользу. Поэтому он приказал капитану повернуть корабль для встречи и быть готовым сразиться, если это вражеские суда. Стоя на носу, Антоний крикнул над темными волнами: «Кто преследует Антония?» Ему ответил голос из темноты: «Я Эврикл, сын Лакареса, иду, чтобы отомстить за смерть своего отца». Антоний приказал обезглавить Лакареса за грабеж, хотя тот был родом из благородной семьи с Пелопоннеса. Его сын снарядил за свой счет либурну и поклялся отомстить за своего отца. Теперь можно было увидеть Эврикла, стоявшего на палубе своего судна с копьем в руке, словно он намеревался бросить его. Но спустя мгновение по какой-то ошибке, которая, вероятно, произошла от плохой видимости в темноте, корабль Эврикла с ужасающей силой ринулся на другое египетское судно, которое плыло рядом с флагманским кораблем. Удар вывел его из строя, и в последовавшей за этим суматохе капитан корабля Клеопатры сумел увести свое судно в темноте. Однако другое судно с большим количеством золотой посуды и богатой мебели, которую везли назад в Египет, было захвачено.
