Его беседа о наступающей грядущей классовой войне из-за земли, в которой он рассматривал городских рабочих как партнеров беднейшего крестьянства, вполне естественно привела к другой теме. Социализм не мог бы долго выживать в одной стране, если бы не полный триумф Октября, то есть бесклассовое общество, или коммунизм, было еще далеко. Это зависело от революции международного пролетариата, и Ленин отводил на это безграничное количество времени.
Он признал, без всяких колебаний, что, пока существует необходимость в диктатуре пролетариата, она будет такой же, как любая другая диктатура. Он обещал, что непримиримое меньшинство, которое было цепными псами в царское время, будет подавлено так безжалостно, как этого потребует их сопротивление. Неоднократно я слышал, как Ленин подчеркивал, что Парижская коммуна потерпела поражение потому, что сразу же не сокрушила сопротивление буржуазии. И если я не знал этого раньше, то с тех пор я обнаружил его четкую, как эпиграмма, формулировку слов Энгельса: «До тех пор, пока существует государство, нет свободы; когда есть свобода, нет государства»
76.
Когда это бесклассовое общество придет? Это зависит, сказал Ленин, не от одной России. Россия в настоящее время – единственное государство, где введена диктатура пролетариата; и, несмотря на ее слабость и настоящее бессилие, похоже, что все могущественные капиталистические страны содрогаются от этой мысли и решают устранить эту власть.
Иногда он говорил о том, как Октябрьская революция «скоро» восторжествует. В другой момент он указывал, что настанет «период войн и революций», который продлится от пятидесяти до семидесяти пяти лет в разных странах, а потом «скоро» станет просто вопросом окончательного триумфа. Дело в том, когда этот триумф состоится, а не состоится ли вообще.
Между тем стремительно завершался процесс отмены эксплуатации человека человеком и владения частной собственностью. При нынешних обстоятельствах работа по разрушению старого государственного аппарата шла очень быстро; большинство радикальных коммунистов проявило нетерпение даже по отношению к новому закону о земле, заявляя, что план государственных хозяйств будет означать, что люди будут работать на других, то есть платное рабство возродится. Ленин сухо сказал об этом, так как он подбивал рабочих не брать на себя руководство заводами, до тех пор пока они не научатся управлять ими.
– Мы восторжествуем – если переживем все это; но это означает, что нам придется сделать несколько уступок на некоторый момент, чтобы производительная машина заработала и смогла бы выжить. А если мы восторжествуем или даже если нет, то наш пример вдохновит революцию в отдаленных азиатских, южноамериканских и африканских странах.
Это произойдет вскоре после того, как к русским присоединится европейский пролетариат. Нет, сказал он, когда это произойдет, он не сможет сказать. Другие уже делали подобную ошибку.
– Но вот что я вам скажу. Падение кайзера произойдет в течение года. Это абсолютно точно.
Это было более определенное предсказание, которое когда-либо делал Ленин, и он оказался прав. Через семь месяцев, 10 ноября, кайзер Вильгельм бросил свою армию и сбежал в Голландию, после этого его попросили отказаться от трона, и он сам назначил имперского канцлера, принца Макса Баденского. В Голландии Вильгельму предоставили замок, и в нем он провел оставшиеся годы, вдали от мировых событий.
– В конце, – сказал Ленин с той же уверенностью, – страны объединятся в огромную социалистическую федерацию или мировое сообщество – через семьдесят пять – сто лет.
Тот факт, что Ленин особенно упомянул азиатские и даже африканские народы, ничего не говоря о том, когда произойдет американская революция, интересовал меня в тот момент гораздо меньше, чем то, что он чуть раньше говорил об американской интервенции. Осознав, что мы задержались у Ленина гораздо дольше, чем он намеревался с нами беседовать, я задал ему последний вопрос:
– Но если интервенция – это реальность, если моя страна не будет ставить палки в колеса, но помогать, тогда что?
– Тогда, – ответил Ленин, – это означает круговую оборону с нашей стороны. Мы собираемся сейчас это предположить. И этому отдадим приоритет над всем прочим. В таком случае, – продолжал он, – революция может замедлить ход или даже временно измениться по форме; ее цели и намерения останутся прежними, просто достижение их будет немного отложено. При иностранном вторжении наши уставшие от войны люди найдут новые стимулы, чтобы сражаться, а крестьяне будут защищать свою землю. Они узнают, что, как это поняли немцы, приход японцев, британцев, французов или американцев будет означать возвращение помещиков. Ибо любой интервент должен иметь опору, а единственная опора, которую он найдет среди народа, – это сословие белых офицеров. Так что кто знает? Революцию, может, подтолкнет ваше империалистическое правительство. А если так, то это будет величайшей ошибкой – для вашей страны, вашего народа и для меня. Ибо в конечном итоге мы восторжествуем, – сказал он, – в этом вы можете не сомневаться.
Затем он повернулся ко мне и высказал сожаление, что теряет меня как перспективного члена класса марксистов. Он по-доброму посмотрел на меня и сказал, что я – американец до мозга костей. Но что я научусь; время кризисов особенно подходит для того, чтобы выучить теорию.
Я помню, как мы пошли назад по коридорам Кремля вместе с Кунцем. Ни мне, ни ему нечего было сказать. Нам даже в голову не пришло почувствовать себя польщенными, что председатель Совнаркома проговорил с нами два часа. Я сомневаюсь, чтобы те два тамбовских крестьянина подумали бы о том же. Нас просто переполняло сознание невероятных трудностей, ждавших впереди; он был так прост, а его сила и умение сосредотачиваться были таковы, что его слова буквально жгли слушателей и воспламеняли их, даже если выражение лица у него оставалось обычным.
Слова Ленина «В конце мы восторжествуем» стали частью его образа, который задержался в моей памяти.
Позже меня осенило: значит, он так и не оставил идею марксистского класса! Не было и намека на упрек, когда он упоминал об этом. Это было еще одним подтверждением справедливости той оценки, которую я дал еще задолго до того, как узнал самого Ленина, основанной на том, что говорили мне мои русско-американские друзья. Уважая убеждения другого человека, Ленин не призывал его идти куда-либо по собственной инициативе, и это тоже часть искусства быть человеком. Ленин был самым хорошим человеком из тех, кого я знал, и, кроме того, он был великим человеком.
Глава 17
НАПРАВЛЕНИЕ – ВЛАДИВОСТОК
По пути в Петроград мы с Кунцем вспомнили, что прошло меньше двух месяцев с тех пор, как мы сели в поезд с нашей группой интернациональных легионеров и отправились в Москву, оставив наш любимый красный Питер в опасности. Теперь же мы ехали на север, а не на юг, в поезде не менее обветшалом, но не таком перегруженном, ибо вновь исход из Петрограда был особенно обильным, потому что там был суровый голод. На следующую ночь мы должны были следовать на запад.
