Биограф Рида, рассказавший об этих телеграммах, неуклюже пытаясь извинить идиотизм Стеффа, чего не сделал позднее сам Стефф, не сказал то, что поведала сама Луиза Брайант за кафедрой свидетеля в 1919 году: что Стеффенс пришел к ней от Джорджа Криля, председателя Комитета общественной информации. Однако Риду не нужно было знать, что на телеграмму Стеффенса вдохновил Криль, и он понимал, что это какая-то дрянь. Он отправил в ответ телеграмму о том, что если группа революционных лидеров, в том силе Юджин Дебс и Билл Хэйвуд, попросят его об этом, то он возвратится в Петроград и посмотрит, что сможет сделать; в противном случае он не подчинится.
Впрочем, некоторое время ничто не угрожало желанию Рида вернуться домой. Сиссон об этом позаботился.
В дополнение к телеграмме, которую Джон отправил Стеффенсу, существует еще один документ, который придает мне уверенность, что, несмотря на наши колебания и отступления, мы с Джоном достигли определенного понимания сложностей Брест-Литовска до отъезда Рида. Письмо Джона Робинсу датировано 11 января 1917 года. (Это показывает, что даже такой хороший газетчик, как Рид, может быть рассеянным, когда речь идет о датах, ибо это был, разумеется, 1918 год.) Письмо, которое я приведу здесь, не упоминает прямо Брест-Литовск, но достаточно ясно дает понять, что Рид не питал иллюзий относительно мотивов союзников. Я также приведу письмо полностью, потому что этот документ также проливает свет на то, под каким давлением находился Рид, когда он пытался сесть на корабль, идущий в Соединенные Штаты, а также характеризует его цельную, бескомпромиссную натуру.
«Мой дорогой полковник Робинс.
Я думал обо всем, что Вы сказали.
Теперь я понимаю, Вы простите меня, если я буду говорить откровенно, потому что я делаю это с большим почтением к Вам и с верой в Вас, а также с величайшим восхищением тем, что Вы сделали в России.
Я ошибался, когда думал, что Ваша главная цель – прежде всего – сокрушить автократию Германии и, во-вторых, укрепить далее законное величие Америки.
Что же до меня, то я работаю на международную демократию снизу – это единственный способ, по которому, по моему убеждению, она может возникнуть. Как Вы знаете, существуют конфликты между этими двумя разными способами мышления. Но я не думаю, что Вы правильно судили обо мне, когда назвали мой способ формулой «смирительной рубашки». Тем не менее…
Теперь я думаю, что эта привязанность к большевикам со стороны союзников вдохновлена радостной верой в то, что Россия снова примкнет к ним со своими военными целями, которые, в соответствии с Вудро и Ллойд Джорджем, все еще немного склонны к Эльзас-Лоррен (Лотарингии), если можно так выразиться. Союзники еще не желают настоящего демократического мира, и, разумеется, Германии это не нужно. Я сам не стал бы сражаться за что-то менее значительное, не стал бы и работать на это. Следовательно, я не стану работать ни на одно из союзных правительств, до тех пор пока оно само не станет в то же время продвигать дело интернациональной демократии. На этом вопросе мы каким-то образом могли бы сойтись.
Я склонен принять некоторые части речи президента как согласие с общедемократическими интересами. Я склоняюсь к этому не ради денег или заявлений посла и т. д.
Я очень ценю все, что Вы сделали для меня, и весьма благодарен за все, что Вы, по собственной свободной воле, скажете в подтверждение того, что я не коррумпирован чьими-либо деньгами – ни германскими, ни американскими – и что я работаю ради того, во что верю сам. Я желаю принести себя в жертву, ради этого я не стал бы намеренно нарушать свое соглашение с Государственным департаментом.
Для меня было бы огромной помощью получить подтверждение от Напыщенного Ничтожества насчет того, что я не являюсь опасным динамитчиком и германским шпионом, каким он описывал меня в официальных депешах своему правительству – и моему тоже.
Разумеется, я должен быть благодарен, если вы оба или каждый из вас честно скажет, что я делал все, что мог, ради дела демократии против самодержавия – Германии, равно как и нашего собственного, – пока я находился здесь. Но я не хотел бы, чтобы меня считали человеком, который служит интересам Соединенных Штатов или другого капиталистического правительства, если бы я мог это сделать.
Позвольте мне добавить, что Вашу личную дружбу и доброту, с которой Вы одолжили мне свои личные деньги, когда я нуждался в них, без каких-либо обязательств с моей стороны, я не забуду никогда. Я мог бы обратиться к вам еще, и я хотел бы верить, что я делаю так, потому что вы – мой друг, для которого я буду делать все, что смогу, и не потому, что хочу вымогать у вас деньги.
Искренне ваш Джон Рид»
60.
Посол Фрэнсис инициировал движение за то, чтобы назначение Рида консулом было отменено, и попросил Робинса попытаться убедить советское правительство, что это неразумно. Робинс попросил Гумберга, и, разумеется, Гумберг с восторгом взялся за эту обязанность. Поэтому я не доверяю словам Сиссона, что Гумберг делал это по его поручению. Кеннан пишет, что Гумберг говорил, будто он сам сказал Джону, что отменил назначение. Фрэнсис и Сиссон заявляют, что Рид заранее знал, прежде чем покинуть Петроград, что он не будет консулом. Я не помню, чтобы Джону об этом официально сказали в Петрограде, но, поскольку я никогда не был уверен, насколько серьезно он относился к этому посту, который они состряпали вдвоем с Троцким, может, я просто забыл. В моих записках есть только фраза, что «Рейнштейн сказал нам», что произошло, но записки эти не датированы, и в них нет никакого указания на то, что «нам» означало Рида и меня. Хотя, на деле, так и было. Позднее я понял, что на родине рассказ об отмене назначения был напечатан только 18 февраля в газете «Нью-Йорк тайме». Под лондонской строкой, где пишется дата, время и т. д., был помещен рассказ под заголовком «Рид не будет консулом?», в котором было написано, что в «задержавшейся депеше из Петрограда» говорится, что Рид уехал из Петрограда как частный гражданин, а его назначение отменено. Эта история намекала на «предыдущую депешу из Стокгольма», в которой было написано, что «Рид прибыл туда по пути в Нью-Йорк, чтобы занять должность консула».
Фрэнсис снабдил Рида письмом, в котором давалось указание офицерам паспортного контроля и цензорам пропускать его без досмотра бумаг, пока он не доберется до дома, где – в письме об этом ясно давалось понять – они будут тщательно исследованы. Об этом факте Сиссон не упоминает, когда хвастается своими подвигами. Очевидно, Сиссон и большинство американского штата знали о письме Фрэнсиса и, таким образом, знали, что бумаги Рида по его приезде будут проверены. Однако это было не слишком хорошо для Сиссона.
