Разумеется, для любого из союзных правительств могло быть трудно обратиться к советскому правительству и при этом делать вид, что его не существует, однако к этому времени президент Вильсон был единственным из глав союзных государств, кто направил послания русскому народу. Другие разговаривали друг с другом или обращались к собственным парламентам. Лорд Бальфур в своем покровительственном усердии довел до парламента свое мнение 14 марта, в день открытия съезда в Москве, и через девять дней после длинной телеграммы Локкарта в британское министерство иностранных дел, в котором предлагал помощь и сотрудничество, после его разговора с Троцким. Лорд Бальфур в жалких словах обрисовал беспомощность России перед лицом проникновения в страну немцев. «Союзники – Америка, Британия, Франция, Италия и Япония – должны делать все, что могут в данный момент, чтобы помочь России». И что это было? Поддерживать Японию в ее планах вторгнуться на Востоке, отказаться от тенденции считать, что Японией движут «эгоистичные и бесчестные мотивы». Помощь состояла в том, что должны вторгнуться все, ради блага России.
По крайней мере, Бальфур имел приличие не обращаться с этими замечаниями к Всероссийскому съезду. Вильсон обладал бесчувственностью, свойственной иногда мессианским натурам, и безрассудностью, чтобы обратиться непосредственно к русским людям, через чрезвычайный съезд, созванный их правительством, съезд, который был высшим советом их правительства.
Это было не длинное послание, но там было одно предложение, которое имело значение для всех делегатов, и они моментально ухватились за него: «…правительство Соединенных Штатов, к сожалению, сейчас находится в таком положении, что не может оказать прямую и эффективную помощь, какую оно хотело бы оказать…» Все фразы Вильсона о том, что в конечном счете России помогут восстановить «ее великую роль» среди наций и так далее, оставили их совершенно равнодушными.
У Ленина был готов проект ответа, который быстро зачитал председатель Свердлов. Он сказал, что, по его мнению, последующие аплодисменты (а они были продолжительными) означали, что они согласились на ответ, который должен был быть послан со съезда. (Съезд проигнорировал неприемлемое обращение от Самуила Гомперса, сделанное им «во имя всемирной свободы».) Ответ президенту Вильсону:
«Съезд выражает свою благодарность американскому народу, и прежде всего рабочему и эксплуатируемому классу Соединенных Штатов Америки, за его сочувствие русскому народу, выраженное президентом Вильсоном через Съезд Советов в дни, когда Советская Социалистическая республика России проходит через суровые испытания.
Русская Советская республика, став нейтральной страной, пользуется преимуществом послания, направленного президентом Вильсоном, чтобы выразить всем людям, погибающим и страдающим от ужасов империалистической войны, свое глубокое сочувствие, симпатию и твердое убеждение, что не за горами счастливые времена, когда рабочий народ всех стран сбросит ярмо капитала и установит социалистическую систему общества. Единственную систему, которая способна обеспечить длительный и справедливый мир, культуру и благосостояние для всего рабочего народа».
Когда с этим делом было покончено, съезд быстро перешел к тому, что послужило причиной для его проведения, – к дебатам по мирным переговорам.
Голосование состоялось поздно ночью 16 марта. За «грабительский мир», как его часто описывал Ленин, было 782; против – 261, воздержались 115. В числе воздержавшихся были Бухарин и его последователи, выступавшие за революционную войну.
Во время дебатов Ленин, казалось, остался совсем один; результаты были более чем два к одному при обстоятельствах, обеспечивших победу Ленину и миру. «Необходимая передышка», долгая или короткая, была именно тем, что так было нужно людям. И опять же подтвердился гений Ленина, умевший читать их чаяния.
Я не слышал никаких злобных замечаний о Вильсоне или Соединенных Штатах, сделанных Лениным на Четвертом съезде. На самом деле, проведенное исследование речей Ленина того периода показывает, что он избегал называть по имени страну, на которую нападал.
Для этого были основания, и не только потому, что ему нравился Робине. Следует вспомнить, что Соединенные Штаты не были «большим братом» в то время для Британской империи; Соединенные Штаты были младшим партнером империализма. Более того, у США имелись причины бояться мощи Японии на Тихом океане, и у Ленина были все основания полагать, что это будет последняя страна Антанты, которая согласится на японскую интервенцию, как таковую.
И если кто-либо считал, что ответ съезда на послание президента Вильсона, переданный Лениным, был дерзким в том, что он адресовался, прежде всего, эксплуатируемым классам Америки, газета «Известия» отнюдь не считала его упреком Вильсону. В большой редакторской передовице, опубликованной на следующий день, говорилось, что Америка из-за своих интересов может когда-нибудь «дать нам деньга, оружие, двигатели, машины, инструкторов, инженеров и так далее, чтобы помочь нам преодолеть экономическую разруху и создать новую и сильную армию». В статье утверждалось, что Россия в настоящий момент стояла перед лицом «двух империалистических стран, одна из которых схватила нас за горло (Япония), в то время как другая, в свете своего соперничества с Германией и Японией, не может позволить России попасть под владычество одной из этих стран». И, во многом следуя Ленину, статья делает такой вывод: «Мы убеждены, что самая постоянная социалистическая политика может быть усмирена суровым реализмом и самой здравомыслящей практичностью».
К сожалению, та же передовица намекала, что «государственное значение русской революции» было предметом нерешительности президента Вильсона. Не то чтобы его держали в неведении. Он намеренно исключал советы и информацию от всех, кого считал на стороне большевиков или подозревал в сотрудничестве с ними.
Характерно, что как только съезд и ратификация были закончены, Робинс не стал тратить время, чтобы дуться или чувствовать свою бесполезность. В его записках можно прочитать, что он каждый день слал телеграммы Фрэнсису, побуждая его больше прилагать усилий, чтобы предотвратить вторжение японцев в Сибирь, о встречах с Троцким и выработке совместно с Лениным другого плана экономической помощи. 19 марта он начал делать более оптимистичные записи: «Американский посол на проводе, а сибирский вопрос отодвигается…» 3 апреля, за два дня до того, как Советы выразили яростные протесты против высадки японских и британских войск во Владивостоке, пассажи Робинса отражают его пессимистическую реакцию на некоторые неназванные известия, которые он получил: «Нет ответа на то, чтобы сорвать общее сотрудничество, кроме контроля над Германией».
В течение всего этого времени Робинс терпеливо информировал Фрэнсиса обо всех событиях и делал все, что мог, чтобы предотвратить решение об интервенции Вашингтоном, все, разумеется, должно было пройти через руки Фрэнсиса. 3 апреля он признавался Уордвеллу:
«Между послом и мною существует добрая воля, но никакого сотрудничества, наши отношения – это мир по необходимости (вынужденный мир), похожий на русско-германские дела в Бресте. Он еще использует меня для всяческих отношений между обоими правительствами, и он каждый день принимает меня для конфиденциальных переговоров. И все равно я понимаю, что если бы он держал меня над пропастью и мог бы позволить сорваться вниз, то он сделал бы это со вздохом настоящего облегчения».
