Епифаний ещё раз перечитал лишённый заглавия листочек и, отложив его в сторону, вышел из кельи, чтобы глотнуть свежего воздуха. Занесённая утренним снегом петлистая тропинка была девственно бела: ни звериного, ни человечьего следа. А Епифаний так ждал сегодня Иакова…
Тот ушёл уже больше трёх недель назад, сразу после праздника Святых Светов. В Городе Иаков добывал для других братьев нужные им вещи, а для Епифания — тексты из разных библиотек. Сперва дело шло худо: мало кто из настоятелей и даже частных лиц соглашался допустить к своим книгам беглого иконопочитателя. С большим трудом Иакову удавалось списать то здесь, то там по несколько страничек или даже строк.
Но потом Епифанию, вспомнившему вдруг, как Иисус притворялся кормчим, пришла в голову мудрая мысль устроить благой обман. Иаков прикинулся учёным сицилийцем — благо он и правда был родом из Панорма, — который собирает из древних книг всякие старинные слова, дабы создать словарь с их истолкованием. Каждому, кто пускал его в своё книгохранилище, Иаков обещал прислать с Сицилии свой труд, и почти все радостно на это соглашались, ибо в произведениях древних писателей и вправду было много диковинных слов, непонятных нынешним людям, так что даже приходилось частенько выписывать их толкования на полях книг. Теперь Иаков получил доступ почти ко всем библиотекам Города, за исключением разве что Императорской и Патриаршей, которую ревниво, словно зеницу ока, оберегал патриарх-иконоборец Иоанн Грамматик — в одном лице новый Ианний и Иамврий, волхвы египетские.
Епифаний в последний раз вдохнул грудью морозный воздух и вернулся за свой аналой. Погрев озябшие руки над жаровней, он взялся за другие листки — бесценный дар, принесённый Иаковом незадолго до Рождества.
«Мученичество и страдания святого и славного великомученика Артемия, умученного Юлианом Отступником», — гласило надписание на первом из листков. Епифаний уже собрался было приступить к чтению мученичества, но решил сначала сравнить это заглавие с другими, разбросанными по иным листкам. Мысль эта оказалась ненапрасной, ибо вторая тетрадь, переписанная Иаковом, была озаглавлена иначе: «Исторический рассказ, собранный из различных историографов, о жизни, славе и разуме святого великомученика Артемия и о его многострадальном исповедании».
Такое заглавие было уже много любопытнее и содержательнее, а главное — давало Епифанию надежду отыскать, кому же из церковных писателей принадлежат эти самые строки, над которыми он ломал голову с утра. Быть может, об этом будет сказано во второй тетради? Епифаний погрузился в чтение:
«О священный собор и Богом собранное собрание! Собираясь рассказать о подвигах и страданиях великого и славного мученика Артемия, а также и о его благородном происхождении как свыше, так и от предков, я призываю самого этого мученика и осенявшую его благодать Духа стать помощником и спутником мне в моём рассказе. И вас самих я также прошу ободрить меня, нуждающегося в ваших молитвах, чтобы удобопроходимым и беспреткновенным стало для меня настоящее предприятие и чтобы преуспел я в намеченном рассказе о его мученичестве и исповедании…»
Епифаний перевернул лист и собрался было читать на обороте, как вдруг взгляд его упал на страницу справа: на ней снова стоял заголовок. Быстро догадавшись, что внутрь второй тетради попала третья из снятых Иаковом копий мученичества, он прочёл и её надписание: «Воспоминания, то есть изложение мученичества святого и славного великомученика и чудотворца Артемия, собранное из «Церковной истории» Филосторгия и из некоторых других монахом Иоанном Родосцем».
Кто такой Иоанн с Родоса, Епифанию было неведомо, а вот о Филосторгии он, конечно же, знал. Автор «Церковной истории», тот слыл приверженцем арианской ереси, искажавшим факты в угоду своему нечестию, так что писания его отовсюду исчезли. Поговаривали, правда, что целый том Филосторгия хранится в Патриаршей библиотеке, но что уж мечтать о несбыточном…
Епифаний стал судорожно искать в последней тетради имя Филосторгия и на удивление быстро нашёл его: «А Филосторгий, хоть и является пламенным приверженцем ереси Евномия, однако же паче всех обожествил мученика, составив пространное и точное описание его деяний, упомянув о присущем мученику с давних времён благородстве до того, как коснуться его исповеднических подвигов».
Чуть ниже нашлись наконец и мучившие его строки: «Великий Артемий был с Констанцием рядом во всякое время и во всяком деле, как лучший друг, блиставший доблестью и образованием, и горячий поборник веры Христовой. Но письменного упоминания о его родине и роде нам никто не оставил, кроме того, что триблаженный был из знатных и видных граждан. Также написано о нём, что перенести всесвятые мощи Христовых апостолов Андрея, Луки и Тимофея было ему приказано Констанцием, о чём поведает последующий рассказ».
Так значит, это именно Филосторгию, а никому иному, и принадлежит принесённый Иаковом краткий рассказ о перенесении апостольских мощей! Но всё же можно ли доверять еретику?.. Не привнёс ли он и сюда какого лукавства? Ведь в одной древней хронике, датирующей все события строго по пасхалии, Епифаний читал, что мощи святых апостолов перенёс не Констанций, а его отец — святой Константин Великий. Быть может, Филосторгий специально приписал арианину Констанцию великое деяние его отца? Ведь, как сообщает Евсевий Кесарийский, Константин и храм в честь Святых Апостолов построил. Хотя и сам Евсевий тоже был не чужд арианству…
Цепь размышлений Епифания внезапно прервал краткий прерывистый стук. Он вскочил и распахнул дверь, но за ней никого не было. Верно, это проказник-ветер сбросил с высокой сосны над кельей шишку и та покатилась по крыше. Да и кого Епифанию было ждать в такую пору?
На целых два года застряли они с Иаковом в гостеприимном, но полуварварском и полуеретическом Херсоне, хотя поначалу и не думали там задерживаться, так что стали уже потихоньку сами дичать, как вдруг всё вновь разом переменилось. Господь покарал императора Льва Армянина, оскорбившего Его честной Халкинский образ: ночью, на праздник Рождества переодетые клириками заговорщики зарубили василевса во дворцовом храме. На престол они немедленно посадили, вытащив из темницы, ещё находившегося в оковах своего товарища Михаила Заику, который грозился выдать их имена Льву. Михаил иконопочитателей не преследовал, но все споры о вере просто-напросто запретил.
Тут и выпал им случай вернуться в Город. О том, чтобы возвратиться в родную Студийскую обитель, и речи не было, да и другие столичные монастыри захватили еретики. Но всё это покрывала радость от долгожданной встречи с игуменом Феодором. Когда же тот всё-таки вынужден был удалиться из Города, то Епифания вместе с некоторыми другими братьями благословил остаться в столице — для укрепления верных. Поселились они в запустевшей Каллистратовой обители: у неё, конечно, был настоятель-иконоборец, однако из-за отсутствия братии он ошивался в патриархии и в монастырь носу не казал. Жили они на пожертвования доброхотов, да немного промышляли кто каким умел ремеслом.
Так обстояли дела до воцарения Михайлова сына Феофила. А как начал этот лютый зверь новое гонение на почитающих святые образы, так снова пришлось бежать им из столицы, теперь — на Вифинский Олимп, где в разбросанных над пропастями монастырях можно было спрятаться от императорских ищеек. Обойдя обители в Синаосе, Пандиме и Дагуте, Епифаний остановился, наконец, в монастыре на Авксентиевой горе, под началом игумена-тёзки. После смерти последнего братия захотела избрать Епифания в настоятели, но он отговорился, ссылаясь на предстоящие ему путешествия. Впрочем, стен обители он почти не покидал, а для общения с миром ему служил Иаков, уходивший по монастырским делам в Город, причём порой и на несколько месяцев. Вот и теперь он куда-то пропал, хотя вроде бы обещался вернуться к празднику…
