5. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧЕРЕЗ РИМ
На Валаамовом острове Сикст и Палак наломали длинных и прочных веток, из которых получились сносные вёсла, и теперь уже все вместе погребли к устью Нового озера, которое короткой, но полноводной рекой изливалось в одно из морей Северного океана — Белое, то самое, на чей берег изо дня в день выбрасывали волны белый горючий камень электрон. Перед выходом в море Новая река оказалась заполнена множеством островов, и, глядя на один из них, маленький островок справа по течению, апостол Пётр погрузился в думу.
— Что с тобой, брат мой? — спросил его Андрей.
— Много ты мест благословил по пути сюда, — отвечал Пётр, — и всем ты им предрёк великую славу. И много крестов ты поставил на разных холмах — и в Богом забытой пафлагонской деревушке Харакс, и на горе Ркинис-Джвари где-то в Иверии, и на берегах Данапра и Волховной реки, да и в городе Византии поставишь. Вот и я задумался: а не благословить ли и мне этот убогий островок? А вдруг и на нём процветёт великолепный город? Жаль только, нет с нами брата нашего Павла…
— Воистину будет так! — поддержал его Андрей. — Кто знает, может, потомки местных скифов назовут этот город твоим именем?..»
— …Просыпайся же, брат Эпифани, просыпайся во имя Христа! — Кто-то больно толкал его и толкал в спину.
— Просыпайся, Григорий! — слышалось ему сквозь сон, да такой длинный и насыщенный событиями, что он его почти не запомнил. — А при чём тут Епифаний? Кто здесь?..
…Епифаний проснулся в траве, весь мокрый от утренней росы, сжимая в руке пергаменный свиток с апокрифами. Над ним склонился невесть откуда взявшийся глухонемой монах, которого они с Иаковом тщетно пытались разговорить ещё во дворе херсонской базилики в свой первый день в городе. За спиной у монаха, на вершине горы, виднелись стены и башни крепости Дорос. «Там хазары, — вспомнил Епифаний. — Но что я здесь делаю?..»
— Ни твой Якоб, ни Иоанн Готик не смогли тебя разбудить, так крепко ты уснул, — тараторил глухонемой с каким-то странным акцентом. — Они уже решили, что тебя одолел смертный сон, но я махнул им рукою, чтобы они шли дальше, в готскую крепость. Я показал им знаками, что разбужу тебя, потому что ты всего лишь спал. Ты, наверное, видел во сне далёкое прошлое и ещё более отдалённое будущее, да?
— Я не помню, что мне снилось… Какие-то бани, но не каменные, а почему-то деревянные… Разве такое бывает? И разве ты не глухонемой?
— Нет, конечно, — кротко улыбнулся монах. — Только вчера, когда увязался я с вами в поход к готской крепости, только тогда я узнал, что брат мой Таддеус, мой родной брат, которого зовёте вы Скифянином, предстал пред Богом.
— Так ты и есть его брат, которого мы ищем?! — чуть не вскричал Епифаний и бросился того обнимать.
— Паке тэкум, паке тэкум… — растроганно прошептал ему в ответ брат Фаддея Студита.
— Я не знаю латыни, прости.
— Хорошо, хорошо… Зовут меня Аврелий, и я действительно, как и брат мой Таддеус, происхожу из народа у устья Данубия, который вы считаете скифами. Не важно, что это за народ… Важно, что брат мой умер настоящим христианином, мучеником за истинную веру! Мы расстались с ним в юности: я пошёл искать постнического жития в Рим, а он — в Константинополь. Ты действительно подвизался с ним в одной обители, у отца нашего Теодора?
— Да-да, брат Аврелий. Но отец наш Феодор в ссылке, а обитель опустошена…
— Я слышал об этом. И несу братьям студитам послание от нового епископа Рима — папы Паскалия. Мне пришлось добираться сюда долгим северным путём, ибо я хорошо его знаю. Но здесь, в Керсоне, кругом иконоборцы! Кому довериться, брат Эпифани? Теперь я понял, что тебе — можно, потому что ты верен святым иконам, ты чадо отца Теодора.
Епифаний немедленно выразил готовность помочь Аврелию, тем более что он уже собирался возвращаться в Никомидию, где в странноприимном доме спафария Иакова бывали монахи, ходившие к самому Феодору Студиту, — им-то и можно было слово в слово передать послание папы. Беда только в том, что Епифаний не знал латыни, и потребовалось твердить наизусть совершенно непонятную ему речь.
— Запоминай, — начал Аврелий. — «Индикамус джерманэ каритати вэстрэ, домнэ фратэр…»
— «Эндихямос дзермано харитати уэстрэ, доне фратор…»
— Не «эндихямбс», а «индикамус», заучивай без ошибок!
— Да-да, — сокрушался Епифаний. — Как же плохо, что не выучился я в своё время по-латински… «Индикамус… индикамус… индикамус дзерманэ…»
До пещерной церковки в готской крепости Епифаний с Аврелием добрались к самому концу литургии, когда читался отпуст по-готски, и звучал он не менее торжественно, чем по-гречески.
— Приветствую брата студита! — увидев Епифания, проговорил незнакомый ему рыжебородый священник. — Я слышал, ты собираешь предания о всехвальном апостоле Андрее, святом покровителе нашей скромной обители. У меня есть что тебе показать. Виддир! — тут он хлопнул в ладони. — Принеси-ка нашему гостю Андрееву книгу.
Высокий и широкоплечий диакон, чудом помещавшийся в тесной пещере, достал из ниши в алтаре небольшой пергаменный кодекс в кожаном переплёте и протянул его Епифанию. Первых листов в книге явно не хватало, но стоявший в самом начале рассказ Епифаний сразу узнал — это были те самые «Деяния Андрея и Матфия в Городе людоедов», правда написанные каким-то забавным почерком, старинным и необычным, с множеством картинок, как будто детских: вот Андрей в кораблике, сам с большой головой и выпученными глазами, а кормчий Иисус растопырил пальцы и широко раскрыл рот; вот Андрея тащат по городу зубастые людоеды, все как один чёрные и кудрявые; вот изо рта статуи — мясистой женщины с толстым рыбьим хвостом — извергается яркосиняя струя воды. Следующие рассказы Епифанию не были знакомы, но представляли собой, конечно, такие же сомнительные апокрифы: «Деяния святых апостолов Петра и Андрея» (там изображалось, как апостолы, схватившись за плуг, идут за волами), «Деяния святых апостолов Андрея и Павла» (там старательный художник нарисовал, как апостол Павел выпрыгивает из моря), «Деяния святых апостолов Андрея и Филимона» (там Андрей выпускал из рук одутловатого белого голубя с короткими крылышками), «Деяния святых апостолов Андрея и Варфоломея» (там великан с волчьей головой разрывает пополам льва, а вокруг разбросаны переломанные надвое медведи и барсы).
Все эти «Деяния» были написаны по-гречески, и Епифаний попросил разрешения у рыжебородого, чтобы Иаков скопировал их себе, но в самом конце книги он наткнулся на какие-то стихи, написанные как будто греческими буквами, тем же самым крупным и округлым почерком, но совершенно нечитаемые. «Что за тарабарщина! — смутился Епифаний. — Похоже на писанину египетских еретиков — коптов…»
Увидев недоумение Епифания, рыжебородый поспешил объяснить:
— Это стихи по-готски, алфавитные. Об апостоле Андрее. Вот первая буква — «аза», с неё начинается имя апостола Андрея. Вторая — «беркна», третья — «геува» и так далее, до конца нашего алфавита. В этих стихах прославляются подвиги святого апостола в Городе людоедов, в Городе варваров, в Таврике и Скифии, в Восточном море и в Каледонии.
