Если его, обращенного к античным временам цезарей, далеко ушедшего от образа христианско-европейского императора, называют первым человеком эпохи Возрождения, то это можно принять только в том смысле, что он является предтечей ужасных тиранов, таких как Малатеста, Маласпина, Скалигер, Борджиа, насильственным путем навязавших Италии свою необузданную волю. Впервые подобное явление воплотилось в зяте императора, Эццелино ди Романо, для утверждения власти убившем, замучившем и покалечившем в собственных владениях пятьдесят тысяч человек.
Образ человека-загадки соответствует истине, если мы будем считать его поэтом, в особенности покровителем сицилийской поэтической школы. Великий Данте приписывает ему содействие в создании сицилийского поэтического искусства на вульгарной латыни, народном языке.
Образ императора, собравшего вокруг себя ученые умы своего времени и указавшего якобы путь великому Фоме Аквинскому, открывшему для христианского мира обновленные и адаптированные труды Аристотеля, также соответствует образу загадочного человека, чья жизнь переплетена с тайной его эго.
То же впечатление создают и задаваемые им магистру Михаелю Скотусу (ум. в 1235 г.) научные вопросы.
Магистр в последние годы жизни пребывал при дворе императора Фридриха II, и тот писал ему: «Еще никогда мы ничего не слышали о тайнах, служащих как для потехи, так и для мудрости, а именно о рае, чистилище и аде, об основах земли и ее чудесах».
Если задуматься, в этом весь Фридрих: рай, чистилище и ад, являвшиеся для средневековых людей до глубины души потрясающими феноменами потустороннего мира и видением их будущего, служат ему для развлечения духа. Это не могло не казаться его современникам фривольным. И далее он спрашивает:
«…сколько небес существует, и кто их управители? И на каком именно расстоянии одно небо находится от другого, и что еще есть за самым последним небом? На каком небе Господь Находится своим существом, то есть в божественном величии, и как он восседает на небесном престоле, как его окружают ангелы и святые, и что ангелы и святые постоянно делают пред ликом Господним?»
Собрание ученых и исследователей вокруг королевского трона обычно для античности и Средневековья. Например, в школе ученых Карла Великого, в его академии, блистали такие имена, как Алкуин (ум. в 804 г.), Павел Диакон (ум. после 799 г.) или Теодульф Орлеанский (ум. в 821 г.).
От Алкуина Карл требовал сведений «о транзитных прохождениях блуждающих по небу звезд». Ирландскому монаху Дунгалу из Сен-Дени жаждущий мудрости правитель послал для оценки сочинение, где на основе выдержек из Библии пытался обосновать сущность ничто и тьмы.
Мы видим — все превозносимые в XIX столетии качества Фридриха на самом деле вполне соответствуют испытанному и поддерживаемому в течение многих веков кодексу поведения правителей.
Но одно новшество принадлежит именно Гогенштауфену: он мастерски изображал собственный царственный образ. Тем не менее философствование императора, его любовь к искусству действуют подобно драпирующей, укрывающей передвижной декорации на сцене драмы его жизни.
Таким образом, его биографию следует оценивать как биографию философа и царствующего поэта лишь в незначительной степени. По масштабу она должна соразмеряться с его государственной деятельностью.
Правомерно задать вопрос: что он дал людям и народам, которыми правил, и что взял у них?
Движущей идеей столетия стали гражданская свобода и свобода городов, как ее понимали ломбардские города, расцениваемые императором как непокорность или даже ересь.
Разумеется, к нему нельзя подходить с современными понятиями демократических свобод. Но его можно сравнивать с королем Людовиком IX Святым Французским, с императорами Оттоном I Великим или Генрихом II Святым. Еще лучше — с дедом, императором Фридрихом I Барбароссой, сумевшим положить конец бесперспективной войне с папой и заключить в 1177 году Венецианский мир. По поводу мира Барбаросса сказал: «Весь свет должен ясно понять: даже если Нам принадлежит блеск титула славы Римской империи — он не отнимет у Нас ничего, присущего человеческому созданию, и императорское величие не исключает ошибок и непонимания».
Император Фридрих I признает за правителем право на ошибку. А Фридрих II видит в критике императора состав преступления, ересь.
Как день и ночь, различаются между собой личности двух императоров. Оба они находились на самом высоком троне Западной Европы: величественный Фридрих Барбаросса, считавший правителя способным заблуждаться, и его внук Фридрих II, не побоявшийся обожествить себя.
Фридрих II сооружал лишь замки и военные объекты. За исключением походной церкви в Виктории, он записан как основатель одной-единственной церкви в Альтамуре.
В течение десяти лет император приказал отстроить более двухсот крепостей, так что некий старый сицилийский вельможа взмолился: «Ради Бога, господин, сделайте перерыв и не стройте все Ваши сооружения одновременно! Сначала воздвигните строение, угодное Богу, чего все наихристианнейшие короли Сицилии, Ваши предки, придерживались, возводя церкви и монастыри даже во время войны».
Тем выше его превозносит летописец: «Он приказал отстроить просторные дворцы необыкновенной красоты. В горах и городах воздвигнуты башни и крепости такой величины, как будто он думал, что каждый день его будут осаждать враги».
Неизбежно встает вопрос: не являлось ли бесконечное строительство укреплений выражением страха незащищенного, подвергавшегося многим опасностям детства, никак не позволявшего себя забыть?
Архитектура замков Фридриха отличается поразительной простотой. Это квадрат или прямоугольник, защищенный четырьмя башнями, обеспечивающими охрану сторон. Простая, легкая и вместе с тем в большой степени эффективная оборонительная система, варианты которой создавались в основном с учетом преимуществ данной местности.
Лишь однажды Фридрих II отказался от простой схемы, украсив землю Апулии замком Кастель-дель-Монте.
«Видимое издали, возвышающееся над необозримой равниной строение народ прозвал Бельведер, или Балкон Апулии. Его можно назвать еще более подходяще — Корона Апулии, ибо замок покоится на холме подобно каменной короне. Словно диадема империи Гогенштауфенов, увенчивающая прекрасную страну, он явился предо мной, когда вечернее солнце зажгло его пурпуром», — рассказывает Грегоровиус.
Еще раз Фридрих попытался создать памятник своего цезарского видения мира на воротах моста в Капуе, при въезде в королевство. Мощная дуга ворот, украшенная скульптурами Петра из Виней и Таддеуса Суесского, рухнула, как и сама империя Штауфена.
Поврежденные, но еще узнаваемые статуи двух ближайших помощников императора позволяют нам оценить монументальность сооружения. Сильнее всего повреждена фигура императора. Руки и большая часть нижней половины туловища отколоты. Памятник обезглавлен, так что у нас даже не осталось изображения человека, приказавшего вознести себя до звезд. Лишь бюст Барлетты дает нам слабое представление о том, кто некогда являлся императором. Но внимательный взгляд, возможно, найдет в бюсте императора, выполненном Барлеттой, и в поврежденном лице, выражающем скорее страдания жизни, и в посмертной маске родоначальницы Штауфенов, Хильдегарды фон Эгисхайм, общие черты облика Штауфенов.
