Она, эта Оли, уже добралась до первой решетчатой площадки пожарной лестницы, сидит там и опять отдыхает, но не просто сидит, а заглядывает в затуманенное грязью окно, что выходит в проулок на задах дома в благородном районе Уэст-Хиллз. Если влага, скопившаяся под очками в тонкой проволочной оправе, – слезы, значит, наша полоумная старая вешалка скоро ослепнет, не удержится на площадке и свалится вниз – разобьется в лепешку о гудронную крышу рядом с декоративной лужей.
Нет, она говорит, что не плачет, хотя все ее нервы стараются словно вытечь наружу через глаза. Ей действительно грустно и жаль себя, потому что это «ее» окно, и пыльная комната за окном – «ее» комната, и Оли очень по ней скучает, ей хочется заползти внутрь, закрыть окно и никуда больше не выходить – никогда. Но сейчас это немыслимо, поскольку вместо мозгов у нее воспаленные геморроидальные шишки, и она пребывает в тоскливом, хотя и добровольном изгнании, пока не исполнит задуманное.
Что, она опять плачет? Или просто ей вдруг открылось, что если бы за последние три года она хоть раз вымыла это грязное, закопченное окно, то сейчас сумела бы разглядеть свое кресло с подставкой для книг, маленькую газовую плитку на буфете, дверцы нижнего буфетного шкафчика, где она спит, поплотнее закрыв дверцы и свернувшись калачиком в гнездышке из одеял. Эта глухая завеса – непрозрачность стекла – приводит в уныние маленькую мисс Оли и раздражает ее слезные железы. При одной только мысли о теплой постели в уютном шкафчике слезы льются рекой из вишнево-розовых глаз, скрытых за стеклами темных очков.
Она тихонько отодвигает защелку, открывает окно и проскальзывает в сухую, теплую темноту. Встает на мягкий ковер, улыбается своей лягушачьей улыбкой и говорит себе, что обратно поедет на такси, потому что уже достаточно наказала себя за то, что было, по сути, понятной слабостью. В следующий раз, размышляет она, надо сунуть руку в кипяток.
Я спускаюсь по лестнице и трижды кричу: «Мусор!» – перед распахнутой дверью в комнату Лил, и она наконец отрывается от телевизора, где смотрит какую-то викторину, водя по экрану лупой. Ее белая голова поворачивается ко мне – не столько смотрит печальными, студенистыми глазами, сколько слушает и принюхивается. Каждый раз, когда я вижу Лил, ее белые волосы становятся все бледнее и тоньше, они похожи на клочки стекловаты, прилипшие к иссохшему серому черепу.
– Мусор? – кричит она.
– Мусор! – воплю я в ответ.
Лил выбирается из кресла, выпрямляется, вытянув шею. Ее запрокинутая голова обращена к небесам. Она идет ощупью, перебираясь от кресла к столу, от стола – к серванту, находит под раковиной две мусорные корзины и аккуратно завязанный пластиковый пакет, сгребает его в охапку, прижимает к груди и оборачивается к двери, ища меня слепым взглядом. Я подхожу к ней и забираю пакет. Это наш еженедельный четверговый ритуал. Он всегда завершается одинаково: Лил молча кивает мне и поворачивается спиной. Я отношу ее аккуратный пакетик в кладовку в конце коридора, где жильцы всю неделю складируют мусор в большие черные мешки. Потом оттаскиваю все мешки к мусорным бакам на улице, как делаю это уже не один год. Когда я возвращаюсь в дом, Лил успевает возобновить свою битву с телеэкраном и увеличительным стеклом. За исключением обмена репликами о мусоре, мы с ней не разговариваем вообще. Но сегодня она ломает шаблон. Идет следом за мной до двери своей комнаты, встает на пороге и слушает, как я тащу мимо нее большие мешки с мусором. Когда я открываю входную дверь, впуская в дом влажную ночь, Лил кричит мне: «Спасибо!» Чистым и твердым голосом.
Я удивленно смотрю на нее. Она стоит, выпрямившись в полный рост. Ее затянутые белесой пленкой глаза глядят в мою сторону, голова склонена набок, прислушиваясь.
– Не за что, – говорю я, и она возвращается в свою комнату.
Я поднимаюсь к двери Миранды и тихо стучу. Слышу внутри приглушенный мужской смех и разворачиваюсь, чтобы уйти. Дверь открывается.
– Мисс Макгарк! – С лучезарной улыбкой. – Вас послала сама судьба, чтобы съесть салат с артишоками и горгондзолой и послушать…
Она пытается затащить меня в комнату, а я – вывести ее на лестничную площадку.
– Можно вас на пару слов?
Миранда пожимает плечами и выходит ко мне. Стоит, скрестив руки на груди, и глядит на меня сверху вниз, сосредоточенно хмурясь.
– С Лил что-то странное… – говорю я.
Она широко раскрывает глаза:
– Ей плохо? Может, вызвать «Скорую»?
Я благодарно касаюсь ее руки:
– Нет, нет. Просто она ведет себя странно.
Миранда усмехается:
– И что в этом странного?
– Нет, сегодня она еще более странная, чем обычно. Мне сейчас надо уйти. По работе. Сможете за ней присмотреть? Сегодня ночью? Просто спуститься к ней и послушать, как она дышит. Снаружи слышно, как она дышит во сне, если прижать ухо к двери. Кажется, будто она тяжело вздыхает, но это нормально. И если вы вдруг ее не услышите, или что-то в ее дыхании будет странным…
Миранда удивленно поднимает брови.
– Конечно. Я присмотрю за ней. Сегодня я не работаю. Не беспокойтесь.
Я киваю, машу рукой и бегу прочь. Она стоит, смотрит мне вслед. Спускаясь вниз по ступеням, я слышу приглушенный мужской голос:
– Миранда?
А потом – тихий стук закрывшейся двери.
Я сижу у себя еще часа три, разбираю бумаги в большом сундуке. Около одиннадцати слышу, как Миранда спускается вниз. Звук ее шагов затихает на пару минут у закрытой двери Лил на первом этаже. Вскоре Миранда поднимается к себе. Я слушаю ее шаги и улыбаюсь.
Я выхожу через час. Тяжкие вздохи за дверью Лил звучат явственно и ритмично. Хорошо, что у нас в холле есть телефон. Я вызываю такси и жду его на крыльце.
Всю дорогу до новой претенциозной квартиры я сидела мрачнее тучи. Мне хотелось вернуться в мою заплесневелую комнату с ее тусклым запахом пыли и непрестанным шумовым фоном. Новое здание казалось безжизненным, неспособным к одухотворенному разрушению. Его коридоры узки, свет по-аптекарски резок и ярок. Все этажи одинаковые. Единственный звук – слабый гул лифта. Оранжевый палас в коридоре ныряет под мою дверь и разливается по всей квартире. Комнаты низкие и квадратные. Сразу чувствуется, что это съемное помещение, потому что я не желаю там жить. В моем доме, где я живу по-настоящему, пахнет пылью и сваленными в одну кучу слоями жизни, там царит полумрак, если только не сесть совсем близко к окну.
Здесь тоже есть телефон, прямо в квартире. Белый, на отдельном маленьком столике. В доме, где я живу, телефон висит на стене в холле на первом этаже. Старый громоздкий аппарат, черный, с прорезью для монеток и номерами, выцарапанными прямо на нем. Он часто звонит, но им мало пользуются, чтобы делать звонки. В этом сально-коричневом холле нет ощущения приватности – слишком все на виду. Когда звонит телефон, Лил берет трубку, хотя звонят вовсе не ей.
Глава 27
Нынешние записки: рада знакомству с тобой и твоим «магнумом»
Из нее получилась бы замечательная вышибала! Стеснительная до дрожи, с такой-то внешностью. Я ничего не могу поделать. Мисс Лик меня покорила. Мне нравится наблюдать, как она наклоняется над пластмассовым подносом с разогретым готовым обедом – подбородок выдвинут вперед, взгляд устремлен на экран. Она тычет вилкой в воздух и смеется: «Ха-ха-ха». Ее раздутые щеки дрожат, как желе.
