Поимка самой первой мухи всегда сопровождалась большой суматохой. Мистер Форд носился по сцене, как бешеный конь, размахивал руками, чуть не врезался кулаком в кучу дымящегося на блюде дерьма. Он заставлял девушку-ассистентку махать руками и гнать мух на него, и все это время не переставал просвещать публику в различиях и сходствах между мясными, навозными и цветочными мухами, пока зрителям не начинало казаться, будто он никогда не поймает эту несчастную муху. Но они все равно хохотали и с нетерпением ждали, когда же мистер Форд все-таки вляпается рукой в кучу дерьма.
А потом как-то вдруг муха оказывалась у него в кулаке, и он подносил кулак к микрофону, чтобы зрители слышали жужжание. Мистер Форд дул на кулак, бешено тряс рукой, «чтобы слегка оглушить нашу мушку», резко дергал запястьем и швырял муху на стол.
– Она малость контужена, но очень скоро придет в себя, так что нам надо действовать быстро, пока она не очнулась.
Он подзывал к себе длинноволосую помощницу, быстро выхватывал из кармана маленькие острые ножницы и отрезал у девицы один волосок. Обычно девчонки и пикнуть не успевали.
– Завяжем тут затяжной узелок и стреножим нашу малышку.
Скользящая петля из волоса охватывала лапку оглушенной мухи и затягивалась в узелок. К свободному концу волоска мистер Форд прикреплял клейкой лентой маленькую светящуюся бумажку. Пока первая муха приходила в себя, мистер Форд успевал изловить еще пять. Теперь он проделывал это легко и просто, словно собирал виноград. Со всеми мухами он поступал так же, как и с первой, уверяя растерянную, разрумянившуюся ассистентку, что с такими густыми, роскошными волосами она может пожертвовать шестью волосками, чтобы укротить полдюжины диких зверюг.
Все это происходило буквально за три минуты, и вот уже стайка слегка ошарашенных мух летела, пьяно шатаясь в воздухе, над зрительным залом, волоча за собой крошечные бумажки с надписями: «ЕШЬТЕ У ДЖО» или «ДОМАШНИЕ ОБЕДЫ».
Зрители выходили довольные. Каждый раз среди публики находилась компания молодых людей, которые брали на себя задачу переловить всех нагруженных мух или просто прихлопнуть, если те присаживались отдохнуть. И каждый раз находился ребенок, которому было жаль несчастных мушек, и он пытался поймать одну живьем, чтобы спасти ее от верной смерти, забрать домой в коробочке из-под попкорна и окружить теплом и заботой после всего, что ей пришлось пережить.
Два месяца Норвал Сандерсон путешествовал с цирком во взятом напрокат фургоне. Потом он нас оставил и взял в издательстве отпуск за свой счет. Поехал домой в Уэст-Пойнт, штат Джорджия, как он потом рассказал, чтобы повидать престарелую мать и спокойно подумать. Он пробыл дома около месяца. Каждый вечер Сандерсон расчесывал длинные, тонкие волосы матери, а когда она ложилась спать, он еще долго сидел на крыльце с бутылкой виски. Затем он вернулся в «Фабьюлон». Арти был уверен, что его привлекает артуризм. Лил считала, что Сандерсон собирается написать биографию Арти, но интуиция мне подсказывала, что отчасти Сандерсон вернулся из-за мушиного ковбоя, как бы странно это ни звучало.
Норвал догнал нас в Небраске, неподалеку от Огаллалы. Он постучался в фургон Арти во время завтрака. Тот выпустил изо рта соломинку, через которую пускал пузыри в апельсиновый сок, и улыбнулся Норвалу. Я продолжала резать ветчину у него на тарелке.
Норвал подошел к плите, налил себе кофе, поднял чашку, салютуя Арти, и поставил ее на стол, не отпив ни глотка.
– Я тебе кое-что притащил. – Его ироничный ленивый голос звучал так же, как и прежде. Он достал из кармана небольшую узкую банку из темно-зеленого стекла, чем-то плотно заполненную. – В знак моего глубочайшего уважения. – Сандерсон усмехнулся и поставил банку на стол рядом с тарелкой Арти.
Распухшая штуковина прижималась к стеклу изнутри. Штуковина, покрытая редкими короткими темными волосками. Норвал вновь усмехнулся и расстегнул кожаный ремень на фланелевых брюках. Брюки упали вниз до колен, явив миру свободные шелковые семейные трусы.
– Прошу прощения, мисс Олимпия, – насмешливо промолвил он, запустил большие пальцы под резинку трусов и резко дернул их вниз. Потом приподнял подол накрахмаленной белой рубашки. Его вялый пенис с обрезанной крайней плотью свисал с совершенно плоского паха, иссеченного шрамами.
– Швы почти полностью растворились, но я так и хожу враскоряку, – пояснил Сандерсон.
Арти хохотнул и кивнул:
– Только не думай, что это даст тебе преимущество перед другими новообращенными. Тебе все равно нужно принять базовый минимум по пальцам, и только потом можно будет рассчитывать на какую-то роль в этом большом спектакле.
Сандерсон резким движением поднял брюки и покачал головой в насмешливом огорчении.
– Я отрезал себе яйца ради этого человека, и вот благодарность.
– Каждому надо с чего-нибудь начать, – заявил Арти.
Я наколола на вилку кусочек ветчины и поднесла к его рту. Сандерсон стоял, прислонившись к плите, пил кофе и развлекал нас светской беседой. В частности, рассказывал, как искал хирурга, который согласится провести ампутацию.
– В конце концов я нашел восьмидесятилетнего доктора, ни много ни мало – Великого Мудреца местного отделения Ку-клукс-клана. Сказал ему, будто бы моя мама призналась на смертном одре, что у нее был роман с сезонным собирателем орехов, и мой настоящий отец – окторон и к тому же католик и коммунист. Пожилой джентльмен сразу же согласился провести операцию. Он похлопал меня по плечу и произнес: «Да, ты все правильно делаешь, сынок, а то гореть бы тебе в аду, если бы ты вздумал передавать дальше эту грязную кровь».
Когда Сандерсон ушел отгонять свой фургон в лагерь Допущенных, Арти расхохотался в голос. Он протянул плавник и придвинул зеленую банку поближе. Он уткнулся носом в стекло, перевернул банку другим боком к себе, потом откинулся на спинку стула и сморщил лоб.
– Козел? Или теленок? – спросил он, обращаясь к зеленой банке. – Может, жеребенок или крупный пес?
Я покачала головой:
– Вы оба чокнутые.
Арти посмотрел на меня.
– Это не его яйца.
Такого я не ожидала. Я наклонилась поближе к банке, чтобы рассмотреть ее содержимое внимательнее.
Арти похлопал плавником по крышке:
– Один из репортеров, который к нам приезжал после первой статьи в «Тудэй», хорошо знает Норвала Сандерсона. Он мне все рассказал. Сандерсону оторвало яйца, когда он подорвался на мине. В Северной Африке. Лет пятнадцать назад.
– Что ж ты его не поймал на вранье? – Моя голова словно заледенела изнутри.
– Он думает, я ничего не знаю. Наверное, намазал йодом старые шрамы, чтобы они выглядели свежими. Это даже трогательно. Дадим ему свободу действий… ну, относительную свободу, и посмотрим, что он замышляет. А ты держи рот на замке́.
– Он тебе нравится.
– Он забавный.
