– Можете описать нападавших? – спросила она, роясь в нагрудном кармане в поисках карандаша. Джереми сумел сфокусировать взгляд и разглядел детский почерк в ее блокноте. Над буквами i она ставила маленькие кружочки, как самые инфантильные студенты, которых он обучал в Хэверфорде. Бремен описал избивших его людей.
– Я слышал, как один называл другого… самого высокого… Рэд, – сказал он, хотя твердо знал, что грабители не обращались друг к другу во время нападения. Но одного из них точно звали Рэдом.
Внезапно Бремен понял, что окружающий нейрошум доносится до него как бы издалека. Даже волны боли и паники от других пациентов отделения неотложной помощи, а также безмолвные крики и стоны из темных комнат над ним, заполненных страданием… все это ослабло. Джереми улыбнулся и благословил обезболивающее, как бы оно ни называлось.
– Ваш бумажник пропал, – сказала офицер полиции. – Ни удостоверения личности, ни карты страхования, ничего… – Она пристально разглядывала его, и Бремен даже сквозь туман обезболивающего чувствовал ее сомнения. Он похож на бродягу, но в больнице проверили его руки, бедра, ступни… никаких следов от инъекций… И хотя в моче было полно крови, следов алкоголя или наркотиков не обнаружилось. Джереми почувствовал, что женщина решила толковать сомнения в его пользу.
– Эту ночь вы проведете здесь, под наблюдением, – сказала она. – Вы говорили доктору Чалбатту, что в Денвере у вас никого нет, и поэтому доктор Элкхарт не хочет оставлять вас без присмотра. Как только освободится палата, вас туда переведут – ночью будут наблюдать за почками, а утром снова осмотрят. Завтра мы пришлем сотрудника и вы напишете заявление о нападении и избиении.
Бремен закрыл глаза и медленно кивнул, а когда снова открыл их, то уже лежал на каталке в гулком коридоре. Часы показывали 4:23. Подошла женщина в розовом свитере, поправила на нем одеяло и сказала, что совсем скоро его перевезут в палату. Потом женщина ушла, и Джереми постарался снова заснуть.
Назвать полиции имя и адрес Фрэнка Лоуэлла – полный идиотизм. Утром они позвонят Лоуэллу, получат описание, и тогда Бремена арестуют и заставят отвечать на вопросы о сгоревшей ферме… А возможно, и о теле, найденном в болотах Флориды.
Джереми сел, не удержавшись от стона, и свесил ноги с каталки. И едва не свалился на пол. Он посмотрел на свои голые ноги и вдруг осознал, что на нем тонкая, как бумага, больничная сорочка. А на левом запястье – пластиковый браслет.
Гейл. О боже, Гейл!
Бремен соскользнул с каталки, опустился на колени и здоровой рукой пошарил на полочке внизу. Там лежала его одежда – окровавленная и рваная. Пациент окинул взглядом коридор… Пусто, хотя из-за угла доносилось шарканье резиновых подошв… Потом он проковылял в туалет для персонала в конце коридора и стал одеваться, преодолевая боль… Наконец сдался и набросил рубашку поверх руки с поддерживающей повязкой. Прежде чем выйти из туалета, он порылся в баке для грязной одежды, выудил белую хлопковую куртку от униформы интернов и натянул ее на себя, понимая, что она не спасет его от холода на улице.
Выглянув в коридор, Бремен подождал, пока все стихнет, и быстро – как мог – пошел к боковой двери.
На улице шел снег. Джереми брел по переулку, не представляя, где находится и куда направляется. На небе, просвечивающем между темными утесами зданий, не было даже признака рассвета.
Глаза
Я не утверждаю, что Джереми и Гейл – идеальная пара, что они всегда соглашаются друг с другом, никогда не ссорятся и никогда не разочаровывают друг друга. Хотя случается, что телепатическая связь разделяет их, а не сближает.
Их близость подобна увеличительному стеклу, проявляющему самые мелкие недостатки. Гейл слишком вспыльчива, часто раздражается и еще чаще взрывается, и Джереми быстро устает от этого. Гейл бесит его неспешная скандинавская невозмутимость перед лицом даже самой нелепой провокации. Иногда они ссорятся из-за его нежелания конфликтовать.
В самом начале семейной жизни каждый из них приходит к выводу, что при вступлении в брак нужно проверять биоритмы, а не брать анализ крови. Гейл рано ложится и рано встает, а утро любит больше любого другого времени дня. Джереми засиживается допоздна, и лучше всего ему работается после часа ночи. Утро для него – настоящее проклятие, и в те дни, когда у него нет занятий, он редко просыпается раньше 9:30. Гейл предпочитает не устанавливать с ним мысленную связь, пока он не выпьет вторую чашку кофе, и даже тогда говорит, что это похоже на телепатический контакт с угрюмым медведем, не до конца проснувшимся после зимней спячки.
Их вкусы, дополняющие друг друга во многих важных областях, абсолютно не совпадают в других. Гейл любит читать и придает большое значение письменному слову, Джереми редко читает что-либо, выходящее за рамки его профессии, и считает романы пустой тратой времени. Он может бодро выйти из кабинета в три часа утра и с удовольствием смотреть документальный фильм, а у Гейл нет времени на документальные фильмы. Она любит спорт и осенью, по возможности, ходит по выходным на футбол, а на Джереми спорт навевает скуку, и он согласен с Джорджем Уиллом, который говорил, что футбол – это «осквернение осени».
Что касается музыки, то Гейл играет на пианино, валторне, кларнете и гитаре, а Джереми не в состоянии даже просто запомнить мелодию. Слушая музыку, он восхищается математической строгостью Баха, а Гейл нравится непрограммируемая человечность Моцарта. Оба любят изобразительное искусство, но их визиты в картинные галереи и художественные музеи превращаются в телепатическое сражение: Джереми восторгается абстрактной точностью серии «Во славу квадрата» Джозефа Альберса, а его супруга питает слабость к импрессионистам и раннему Пикассо. Однажды Бремен решает сделать Гейл подарок на день рождения и тратит все свои сбережения – а также большую часть ее денег – на маленькую картину Фрица Гларнера «Произведение искусства № 57». И слышит реакцию Гейл, когда едет по дорожке к дому на своем «Триумфе», в багажнике которого лежит картина: Боже, Джереми, ты потратил все наши деньги на эти… эти… КВАДРАТЫ?!
В отношении политики Гейл полна надежд, а Джереми циничен. В социальных вопросах она – либерал, в лучших традициях этого мира, ему все это безразлично.
Ты хочешь, чтобы в стране не было бездомных, Джереми? – однажды спрашивает Гейл.
Не особенно.
Почему, черт возьми?
Послушай, не я сделал этих людей бездомными, и я не могу дать им дом. Кроме того, почти все они сбежали из приютов… Жертвы либеральных благодетелей, которые обрекают их жить на улицах…
Не все они сумасшедшие, Джереми. Некоторым просто не повезло.
Давай, малыш. Ты сейчас говоришь с экспертом в области вероятности. Я лучше любого другого в нашей стране знаю, почему удачи не существует.
Возможно, Джер… но ты не знаешь людей.
Согласен, малыш. И у меня нет особого желания их узнавать. Хочешь глубже погрузиться в эту беспорядочную трясину, которую люди называют мыслями?
