Джереми опустил ружье и дрожащей рукой коснулся слоя льда над головой женщины, как будто тепло его прикосновения могло заставить Файетт извиваться в попытке сбросить ледяной саван, а ее скрюченные пальцы – разрывать лед, чтобы добраться до него.
Ничего. Ни движения, ни белого шума. Дыхание Бремена затуманило лед над искаженным лицом Морган. Он повернулся и вышел из «холодильника», следя за тем, чтобы не ставить подошвы ботинок над вмерз-шими в лед лицами с открытыми глазами.
* * *
Джереми уехал после наступления темноты, отвязав собак и оставив достаточно еды и воды, чтобы удержать их в окрестностях гасиенды неделю или больше. Из двух машин он выбрал не «Тойоту», а джип. Крышка распределителя зажигания лежала на трюмо миз Морган, словно какой-то экзотический трофей. Бремен не стал брать деньги – даже положенное ему жалованье, – но загрузил на заднее сиденье джипа три магазинных пакета с продуктами и несколько пластиковых канистр воды. Сначала он хотел захватить с собой ружье или пистолет, но затем тщательно протер их и вернул на место в оружейный сейф в шкафу. Довольно долго Бремен ходил по флигелю с тряпкой для пыли и вытирал доступные поверхности, как будто мог уничтожить абсолютно все отпечатки пальцев, но потом покачал головой, сел в джип и покинул ранчо.
Бремен ехал на запад, позволив холодному ночному воздуху пустыни сдувать с него кошмар, в котором он жил уже так давно. Он направился на запад потому, что возвращаться на восток казалось ему немыслимым. В одиннадцатом часу вечера Джереми добрался до шоссе I-70, а после Грин-Ривер снова повернул на запад, почти уверенный, что сзади появится, мигая сигнальными огнями, патрульная машина помощника шерифа Говарда Коллинза. На ночных дорогах штата Юта машин было совсем мало.
Он остановился в Салина, на остатки денег заправил машину и выехал из города на запад, на шоссе 50, где обнаружил впереди себя медленно движущуюся патрульную машину полиции штата. На следующей развязке повернул на юг – как оказалось, на шоссе 89.
Проехав сто двадцать пять миль, Джереми снова свернул на запад, у Лонг-Вэлли-Джанкшн, проехал через Сидар-Сити и по шоссе I-15, а перед самым рассветом съехал на дорогу 56 и нашел укромное место, где можно было остановиться, – за сухими тополями на стоянке для отдыха к востоку от Панаки, уже в Неваде, в двадцати милях от границы штата. Позавтракав – сэндвич с вареной колбасой и вода, – он расстелил одеяло на сухих листьях в тени джипа и спал, пока его сознание не вытащило на поверхность воспоминания о недавних событиях, разбудив его.
* * *
Следующей ночью он медленно ехал на юг по шоссе 93, по краю заказника Паранагат-Нэйшнл, не имея определенной цели. До него доходили обрывки нейрошума из встречных машин, но холодный воздух пустыни помог собрать разбегающиеся мысли, чего ему не удавалось последние несколько недель. Бремен понял, что через семьдесят пять миль у него закончится бензин – а вместе с ним и удача. У него не было ни денег, чтобы купить билет на поезд или автобус, а также еду, когда закончится запас продуктов, ни документов, удостоверяющих личность.
Идей тоже не было. Чувства, обостренные и преувеличенные в эти последние недели, как будто исчезли, сданные на хранение до лучших времен. Джереми ощущал необычное спокойствие и приятную пустоту, словно маленький ребенок после долгих и безутешных слез.
Он пытался думать о Гейл, а также об исследовании Голдмана и его значении, но все это принадлежало другому миру, который остался где-то далеко, в том месте, где царили солнечный свет и разум. Возможно, ему уже туда не вернуться.
Поэтому Бремен ехал на юг, ни о чем не думая и наблюдая, как стрелка указателя топлива болтается около нуля. Внезапно автострада 93 уперлась в шоссе I-15. Мужчина послушно свернул на развязку и направился на юго-запад через пустыню.
Минут через десять, ожидая на пологом подъеме, что мотор джипа вот-вот зачихает и смолкнет, Джереми вздрогнул от удивления – пустыня впереди словно взорвалась светом, переливаясь яркими реками и мерцающими созвездиями. Теперь он точно знал, что будет делать этой ночью, – и завтрашней, и послезавтрашней. Решения множились, словно ему в голову внезапно пришло пропущенное преобразование в каком-то трудном уравнении; они проступали так же ярко и отчетливо, как сверкающий оазис в ночной пустыне.
Джип увез его достаточно далеко.
Глаза
Мне трудно осмыслить, даже сейчас, понятие смерти, с которым меня познакомили Джереми и Гейл.
Умереть, закончиться, перестать существовать – эта идея для меня просто не существовала до их мрачных откровений. Даже теперь она тревожит меня своим гнетущим иррациональным императивом. В то же время она интригует и даже манит меня, и я невольно задаюсь вопросом: может быть, истинным плодом древа, запретным для Адама и Евы в тех волшебных сказках, которые в детстве так усердно вдалбливали Гейл родители, было не знание, как утверждала легенда, а сама смерть? Смерть могла вызывать интерес у божества, которое было лишено даже сна, присматривая за своим творением.
Но для Гейл эта идея лишена привлекательности.
В первые часы и дни после обнаружения неоперабельной опухоли позади глаза она – воплощение храбрости – с помощью слов и телепатической связи делится своей уверенностью с Джереми. Она уверена, что облучение поможет… или химиотерапия… или будет ремиссия. Теперь, когда враг обнаружен и назван, Гейл уже меньше, чем раньше, боится «тьмы под кроватью».
Но потом, когда болезнь и суровые испытания медицинских процедур истощают ее силы, заполняя ночи дурными предчувствиями, а дни – тошнотой, эта женщина начинает отчаиваться. Она понимает, что тьма под кроватью – это не рак, а смерть, которую он приносит.
Гейл снится, что она сидит на заднем сиденье своего «Вольво», который мчится к краю утеса. Водителя нет, а она не может дотянуться до руля, потому что от переднего сиденья ее отделяет прозрачная перегородка из плексигласа. Джереми бежит за «Вольво», но не может догнать машину; он размахивает руками и кричит, но Гейл его не слышит.
Бремены просыпаются от ночного кошмара, когда автомобиль летит вниз с утеса. Они оба видели, что внизу нет ни скал, ни отвесного склона, ни пляжа, ни океана… Ничего, кроме ужасной тьмы, которая сулит вечность головокружительного падения.
Джереми помогает жене пережить зимние месяцы, поддерживая ее – буквально и с помощью телепатической связи – во время «американских горок» болезни, когда надежда и предположение о ремиссии сменяются небольшими улучшениями в анализах, а затем долгими периодами усиливающейся боли и слабости, без проблеска надежды.
В последние недели и дни источником силы снова становится Гейл, которая направляет их мысли на что-то другое, когда она может встретить и храбро встречает неизбежное, когда она должна сделать это. Джереми все больше и больше уходит в себя, потрясенный ее болью и ее растущим безразличием к повседневным занятиям, отвлекающим и успокаивающим.
Гейл стремительно приближается к краю утеса, но ее муж все время рядом с ней – до последних нескольких ярдов. Даже когда она слишком больна и уклоняется от объятий, когда раздражена из-за выпавших волос и постоянной боли, которая заставляет ее жить в ожидании уколов, помогающих лишь на несколько минут, остаются островки света, где их телепатическая связь поддерживает ироничную близость, сложившуюся за много лет, прожитых вместе.
