«Не перебарщивает ли? — подумал Потемкин. — Но теперь чего уж? Ничего не сделаешь…»
Грейслин вел себя как хозяин. Без приглашения уселся в кресло. Жестом предложил Рамиро место за столиком, напротив.
— Говорят, с тобой беседовали недавно?
«Знает все-таки… — мелькнуло в голове Потемкина. — Но не от Рамиро, это точно — иначе не обсуждал бы с ним… Ну-ка, парень, как ты на прочность?»
— Так они и с вами, я знаю, беседовали, — сказал Рамиро равнодушно. — Кто их знает, может, и еще раз позовут. Два убийства все-таки. Ничего существенного у них нет. Но им известно, конечно, что я там был в ту ночь, когда этого паренька, Мартина, прикончили. Но на меня, сами знаете, где сядешь, там и слезешь…
— Ничего существенного, говоришь? Улики?
— Ну да, я там был в ту ночь, но это же не улика? Там и Эрик ваш был, Редвуд. У него, если на то пошло, куда больше было поводов, чтобы от Мартина избавиться. Он и по службе им был недоволен, и по жизни…
— Смотри-ка, парень! — Грейслин резко сменил тему разговора и тональность. — Отправка очень задержалась… Задержалась потому, что Ставиский этот вообразил, что он самый умный и может работать без нас всех.
Он поднял руку, успокаивая Рамиро, который стремился сказать что-то.
— Я знаю, что ты был не в курсе дела. Знаю. Иначе я бы с тобой здесь не разговаривал. Со Стависким или без Ставиского — ты нам нужен. Ты ведь доволен работой с нами?
Рамиро преданно кивнул.
— Ну и ладно. И тобой довольны — и я, и Корб. И партнеры. Постарайся подготовить груз к отправке как можно быстрее — завтра успеешь?
— Попробую.
— Ну вот, оставляю тебе это хозяйство — и пробуй. Будь здоров, я поехал.
— Хотелось бы попросить вас, господин вице-президент, задержаться ненадолго. Пока мы ознакомимся с содержимым вашей сумки.
Потемкин говорил от двери небольшого кабинета, а О’Рэйли сразу подошел к Грейслину вплотную.
— Вы не имеете права!
Эдвард Грейслин вскочил с места, лицо его стало багровым.
— Почему же? Имеем… Сядьте, пожалуйста.
Лайон тем временем уже открывал сумку на другом конце стола, разворачивал упаковку из пузырчатого пластика — одну, другую, третью…
— Потрясающая работа! — сказал он, держа в руках нечто вроде спортивного кубка сантиметров тридцать высотой и двадцать в поперечнике. Антиохийская Чаша из потемневшего серебра вся была увита выпуклыми барельефами, какими-то сложными узорами и орнаментами… Духом древности и тайны была исполнена эта Чаша.
«Понятно, почему ее считали Святым Граалем», — подумал Потемкин. А вслух сказал буднично:
— Эдвард Грейслин, ну не станете же вы убеждать нас, что нашли эту сумку на улице и понятия не имеете, как она здесь оказалась? Мы должны арестовать вас. Заложите руки за спину, пожалуйста.
Все это вспоминал Потемкин сегодня, собираясь на работу. И еще вспоминал, как Хопкинс сказал ему:
— Ну этот долго взаперти не останется, вот увидишь…
И вправду, Эдвард Грейслин был освобожден под залог в пятьсот тысяч долларов. При аресте Грейслину было предъявлено только обвинение в участии в хищении Чаши. Вопросы, связанные с убийствами Грега Ставиского и Мартина Дэвиса, оставались пока за кадром… Пока.
Потемкин поручил Лайону добиться разрешения на обыск в доме Эдварда Грейслина.
— Судья спросит — что мы хотим найти? — спросил Лайон. — Еще похищенные предметы искусства? Картины, может быть?
— Вряд ли он держит эти предметы у себя дома, даже если у него они есть… — пояснил Потемкин. — А вот упаковка специальных шприцев с ядом немедленного действия «Z-71» нам бы очень помогла, ты не находишь?
* * *
— Право, агент По-темкин, — Грейслин произносил фамилию Олега, ударяя на первом слоге, — право, вы на меня произвели впечаление серьезного профессионала еще тогда, когда пришли вместе с Хопкинсом, которого я много лет знаю и ценю. Вы же видели, я не произносил жалких речей и начал рассказывать следствию то, что мог. Но тут ваши люди являются ко мне домой с обыском. И не говорят, что ищут. Неужели, по-вашему, я настолько глуп, чтобы держать дома похищенные предметы искусства, даже если бы они у меня и были?
Грейслин нервно хрустнул пальцами.
— Вы меня уже не первый день знаете — я не терплю бессмысленных действий. Может, объяснитесь?
— Ну, во-первых, я вам должен был бы сказать, что здесь я задаю вопросы, а вы отвечаете… И это было бы верное заявление, — усмехнулся Потемкин. — Но давайте без формальностей. Я вам отвечу: смысл был. И безусловный.
— Ну и что же вы нашли, позвольте полюбопытствоать?
— Орудие убийства.
Грейслин молча глядел на Потемкина, ожидая объяснений.
— Вот эти самые шприцы…
Потемкин достал прозрачный пакет, где в упаковке необычной круглой формы, похожей на циферблат, как солнечные лучи, располагались пять полупрозрачных шприцев. Точнее, шприцев в наличии было два, вместо трех остальных были пустые углубления.
— Ну и что?
— А то, что это — страшный яд.
— Знаю. А вы знаете, почему он у меня?
— Знаю, — подтвердил Потемкин. — Сочувствую вашему горю. Но вы тогда, когда погибала ваша жена, этими шприцами не воспользовались.
— Нет, конечно. Обошлось.
— А сейчас тут не хватает трех шприцев. Между тем двое людей недавно убиты. И оба трупа найдены в вашем парке «Изумрудные Луга».
Потемкин наблюдал, но ничего приметного в лице и реакциях собеседника не видел. Грейслин оставался невозмутим.
— В нашем парке много чего находят. Я тут ни при чем.
— Автомобиль вашей любовницы Джинны Хастингс заезжал в парк в ночь второго убийства, примерно в то время, когда убийство произошло.
— Ну так и говорите с Джинной.
— Она утверждает, что была у вас и крепко спала в это время.
— Раз она утверждает, значит, так и было. Я точно не помню.
— У Джинны нет «открывалки» для ворот делового двора парка. Такое устройство, как мы выяснили, существует только в одном экземпляре. Оно есть только у вас.
— Подумаешь, удивили! — дернул плечом Грейслин. — Да такую «открывашку» вам любой мальчуган за пять минут соорудит… И вообще — человек, который воспользовался автомобилем, мог воспользоваться и ремоутом. Послушайте, По-темкин! Если бы у вас были не подозрения, а улики, вы бы со мной так не разговаривали. Я прав?
— Почти. Один из шприцев найден. На нем — отпечатки пальцев.
— Да неужели? — Похоже, Грейслин получал удовольствие от допроса, в котором оставался неуязвим. — Чьи же отпечатки?
