Ее ровный монотонный голос пугал Воронова. Она говорила будто находилась под гипнозом. И странная поза. Может, она не в себе? И выдумывает сейчас все, чтобы он отвязался?
— Он красиво сложен. Сильный, мускулистый. Тело без волос вообще.
— Откуда вы знаете?
Его сердце, больно молотившее о ребра, перебралось куда-то в горло и пульсировало там, пульсировало, делая болезненным дыхание.
Вот он! Вот он — момент истины! Даже если она впоследствии откажется от дачи показаний, он будет знать, как выглядит неуловимый злодей. Он будет знать, он будет искать его, он предостережет всех от беды. И в конце концов он его поймает.
— Он был голый. Когда я выбралась на поляну, где он все это… — Она запнулась лишь на короткое мгновение и снова начала говорить спокойно и размеренно, как под гипнозом. — Он был абсолютно голый и с маской на голове.
— Зачем вы пошли туда? На место преступления, зачем?! — изумленно воскликнул он, хотя зарекался перебивать ее. — Это же было очень опасно!
— Я самонадеянно повела себя. Решила, что смогу его задержать. Решила, что моя спортивная подготовка будет мне в помощь.
Она глянула на него с таким раскаянием, с таким глубоким чувством вины, что он снова едва не задохнулся.
— Но он оказался быстрее, сильнее. Все пошло не так. Его ноги и руки были длиннее моих, я и не смогла. Либо растерялась, либо была поражена тем, что произошло почти на моих глазах. — Она говорила не с ним, а с кем-то, кто сидел глубоко внутри нее и терзал ее, терзал вопросами, требовал раскаяния. — Нет! Я не видела! Я только слышала, и не сразу поняла. А потом сразу полезла сквозь кусты и наделала много шума. Я не застала его врасплох. Он успел сгруппироваться. И он свалил меня с ног. Прижал собой к земле. Угрожал… Шепотом! Велел быть молчаливой и… И все. Потом полный провал. Очнулась я в больнице. Разве я могла об этом рассказывать, капитан Воронов Владимир Иванович? Разве могла? Это так… Так гадко, так стыдно! Так страшно!
Пятясь, она вернулась на стул, так же осторожно села. И снова вперила в него затравленный взгляд, словно в ожидании расправы.
Воронов тоже молчал. Он не знал теперь, как с ней разговаривать. Упрекать в том, что она сокрыла от следствия важную информацию? Да, имел полное право! И даже привлечь к ответственности мог. Ругать за то, что больше месяца водила его за нос, ссылаясь на амнезию?! Тем самым вводила следствие в заблуждение, препятствовала расследованию. И еще черт знает сколько обвинительных моментов он мог ей предъявить.
Но это как начальник уголовного розыска.
А как человек? Имел он право сейчас проявить жесткость, имел право начать угрожать ей всяческими карами, зная, какой ужас она перенесла?
— Если все это останется между нами, Арина, они закроют этого чокнутого учителя и на этом успокоятся. А этот… Станет спокойно жить. Жрать! Спать! Убивать! Он, может, уже укатил из нашего города и где-то подыскивает себе новую жертву! Я просто не знаю! — Он всплеснул руками, уронил их с грохотом на стол, глянул на нее с мягким упреком. — Я просто не знаю, как поступить! Вы? Вы на что готовы, чтобы спасти человеческие жизни?!
Она недовольно поморщилась. Как если бы сочла его слова пафосными. А проблему надуманной. И он поймал себя на мысли, что с удовольствием наорал бы на нее, обидел умышленно, встряхнул бы ее как следует. Чтобы отрезвить, разбудить, заставить думать, наконец!
Она больше месяца прятала в своей голове важную информацию! Она боролась со своими фобиями, и плевать ей было на всех вокруг! На него, Воронова, прежде всего! У него-то какие проблемы? У него лишь минус по раскрываемости. А вот у нее!..
— Что скажете, Арина? — спросил он голосом, не сулящим ничего хорошего. — На что вы готовы?
Она, кажется, даже не слышала его. Продолжила слушать кого-то внутри себя. Потому что в следующий момент покачала головой и произнесла с болезненной гримасой:
— Он никуда не уехал, капитан Воронов Владимир Иванович. Он по-прежнему где-то здесь. Я чувствую его присутствие за своей спиной. В своей жизни! Он по-прежнему где-то рядом. А мы с вами… А мы с вами даже фоторобот составить не можем. Чудовищно, не правда ли?
— Зато мы с вами можем не отправить ни в чем не повинного человека в тюрьму, — напомнил он ей о задержанном.
И тут же подумал, что свободы дядьке все равно не видать. Дурка по нем плачет, дурка.
— Может быть, — кивнула она с опозданием. И приложила обе ладони с широко расставленными пальцами к груди. — Но мне-то что делать, а? Мне? Он велел мне молчать! Велел перед тем, как я отключилась. Иначе, сказал он, он сделает мне очень больно! Я боюсь его, это понятно?
Ее голос на последних словах сорвался на сиплый крик. Из глаз брызнули слезы. Губы дрожали и корчились, будто по ним пропускали ток.
— Ваш этот… — махнула она рукой в сторону окна. — Сергеев Глеб Станиславович! Он приписывает нам с Олегом всяческие злодейства, а того не понимает, что это он! Он!
— Что он? — осторожно вставил Воронов, хотя понимал, куда она клонит.
— Он забрал их! Я чувствую! Я кожей чувствую его присутствие! Его дыхание на своем лице…
Она запнулась и замолчала. А он подумал: кстати о дыхании. И спросил:
— Чем от него пахло, Арина?
— Что? — Она глянула на Воронова как на извращенца. И крикнула с отвращением: — Я его не обнюхивала, капитан Воронов!
— Я это понимаю. И даже догадываюсь. — Он все еще был взбешен, хотя и жалел ее по-своему. — Но в момент острой опасности человек, бывает, либо забывает все начисто, либо помнит всякие, казалось бы, ненужные подробности. А они потом могут сыграть…
— Его тело не пахло ничем. Вообще ничем. Ни запаха одеколона, лосьона для бритья, крема, дезодоранта. Ничего не было. Запах реки. Водорослей, смолы, гниющих мальков, выброшенных из сетей. Я от всего этого просто задыхалась, и еще от тяжести его тела.
— Расскажите мне все, Арина, — предложил, не потребовал Воронов и добавил: — Пожалуйста.
И она начала рассказывать. Медленно, во всех подробностях. Обо всем, что она слышала. Обо всем, что она чувствовала тогда и потом весь месяц, день за днем. И о боли, надсадной, почти физической, которую испытывала от невозможности поделиться с кем-то тем, что знала.
— Он знает, кто я, — закончила Арина. — А я — нет! Он может день за днем ходить мимо меня, даже улыбаться мне, а я его не узнаю! Я не угроза для него, понимаете?! А он для меня — да! Каждый мужчина для меня сейчас будто в маске! Я не могу слышать шепота. Не могу слышать запаха мяты… Кстати, я говорила вам, что у него очень чистое дыхание? Нет? Так вот, его дыхание благоуханно! Он не курит, не пьет. И, судя по его дыханию, у него все в порядке с внутренними органами. Он здоров физически! Здоров! Но он чудовище!..
Она не вытирала слез, заливающих ей лицо. Она захлебывалась словами, которые наскакивали друг на друга, опережали мысли. Она исповедовалась, искренне надеясь на чудо. Искренне надеясь на освобождение.
