— Вы сказали, что он знал, что вы замужем. Что понял это по обручальному кольцу на вашем пальце, — напомнил Володя. — А потом вы произнесли «но». Что но, Арина?
— Сергеевна, между прочим! — высокомерно напомнил о манерах ее спутник.
— Да, да, простите. Арина Сергеевна, что вы этим хотели сказать?
— Только то, что обручального кольца на моем пальце в тот момент не было…
Глава 14
Он ничего не видел вот уже много дней. Не потому, что вокруг было темно, а темно было. А потому, что на его голову и лицо была натянута плотная вязаная шапка с отверстиями для носа и рта. Шерсть была грубой, от нее жутко чесались щеки, виски, лоб. Но он не мог почесать, его руки были связаны за спиной и прикованы к толстой металлической трубе, идущей вдоль стены. Когда у него бывало больше сил и меньше отчаяния, он ползал на коленях вдоль этой стены. И тогда он установил, что труба выходит из бетонной стены. Протяженность ее где-то метров пять. Она не огибает стены по периметру. Она идет вдоль одной стены, и все. Она не горячая и не холодная, по ней не гудит вода. Это просто какая-то ненужная труба. Прочная, гладкая, не поврежденная ржавчиной. Новая!
Подвал? Он мог запросто быть заключен в каком-то подвале. Новом! Тут не пахло мышами, плесенью. Тут вообще ничем не пахло до того, как его сюда поместили. Теперь здесь жутко воняло его мочой и испражнениями. И его тюремщик постоянно ворчал по этому поводу. И обещал в скором времени исправить положение.
Ворчал все время шепотом. Это чтобы он не узнал его по голосу, догадывался Саша. Это запросто мог быть и Олег Степанов, с которым они в тот памятный вечер, несколько дней назад, сильно поругались. Поругались из-за его романа с Ольгой. Запретного романа.
— Ты нечисть, ты это понимаешь? — надрывался Олег.
Наскакивал на него с намерением ударить, но Саша все время уворачивался. И не делал попытки ответить ему тем же. Он был виноват и понимал это. Поэтому не оборонялся, не нападал и молчал.
— Ты такая гнида! — Олег едва не плакал, выплясывая вокруг него с крепко сжатыми кулаками на уровне лица. — Я считал тебя другом! Ты звонил мне, выпытывал, вынюхивал. Сука ты! Сука, Богданов! Тебе места нет на этом свете. Чтоб ты сдох!
Саша, конечно, мог ему порекомендовать разобраться прежде со своей женой Ольгой, которую только ленивый не трахнул. Но он благоразумно молчал. Он был виноват. О чем он вообще думал, заводя себе такую любовницу? Нельзя было допускать, чтобы это была жена друга. А он допустил. Почему? Да потому что Олька была секси. Была доступной. Отношения с ней были необременительны. И в постели и вне ее. Не то что с Аринкой. С той у него последний год вообще непонятно что происходило. А последний месяц так вообще!..
Это ведь могла быть и она! Не сама, конечно, а кто-то, кто выполнял ее поручение — наказать неверного супруга. Ей ведь тоже должно было быть больно от его предательства? Или нет? Она ведь тоже себе кого-то нашла. К кому-то ушла! А такие дела за один час не делаются.
Это мог быть кто-то еще. Кто давно точил на него зуб. Кто ненавидел его сильно. Это мог быть даже кто-то из его подчиненных, которого он уволил за нерадивость.
Это мог быть кто угодно, кого он мог знать преотлично. А мог быть кто-то и незнакомый. Маньяк какой-нибудь. Хотя это вряд ли. Маньяк, о котором писала пресса, убивал женщин. Молоденьких, прехорошеньких. Он перерезал им горло. И не держал в заточении. Он просто вел их в укромные места и…
Он пока был жив. Не знал, как долго это будет продолжаться. И не знал, как долго он будет желать оставаться в живых.
Сколько он пробыл здесь? Он сбился со счета. И давно перестал считать миски, из которых его тюремщик вливал ему в рот что-то питательное и безвкусное.
— Это хороший сбалансированный продукт, — уверял его странный шепот. — Ты долго не подохнешь, питаясь этим. Только бы вот еще не гадил, и вообще было бы хорошо. А ты гадишь и гадишь… Нехорошо, Алекс! Я не могу за тобой убирать. Это мерзко. Может, заставить тебя жрать все это, а? Как считаешь?..
Сашу мутило от мерзкого шепота, от перспективы жрать собственное дерьмо, он трясся всем телом и бормотал что-то умоляющее. И еще просил отпустить. Часто просил. В последнее время все чаще и чаще. Потому что силы духа его иссякали. И физически он ослаб. Сидеть и лежать с заведенными назад руками было жутко неудобно. И еще эта чертова шерстяная шапка! Он раздирал лоб и щеки, пытаясь почесать их о бетонный пол. А потом долго чувствовал вкус крови во рту. До тех пор, пока его тюремщик снова не приносил ему миску с каким-то питательным пойлом.
Он услышал звук поворачиваемого ключа в замке, когда уже пытался отключиться. То есть уснуть, если болезненные провалы его сознания можно было назвать сном. Дверь открылась, пуская в темный подвал луч света. Он чувствовал его кожей. Чувствовал даже сквозь плотную шерсть шапки. Свет! Ему так не хватало его все это время.
— Как ты тут, дружище? — со странным сочувствием прошептал его тюремщик, присаживаясь перед своим пленником на корточках. — Держишься?
— Что тебе надо? Что тебе от меня надо? Если все это из-за Ольги, то, умоляю, прости! Я никогда больше… Клянусь, никогда не стану посягать на чужую женщину!!!
— И это правильно, — послышался странный тихий смех. И чужая рука неожиданно потрепала его по ноющему плечу. — Чужое брать нельзя, Саша!
В этом жесте ему неожиданно почудилось нечто дружеское. Нечто ободряющее, и, встав на колени, он принялся скулить:
— Отпусти меня, а! Отпусти меня, пожалуйста! Я никогда больше не сделаю ничего дурного! Я прошу тебя, отпусти меня!
— Почему, Саша?
— Что?!
— Почему я должен тебя отпустить?
Неподдельный интерес в шелестящем шепоте навел его на мысли, что тюремщик обдумывает принятие какого-то решения. Возможно, он для чего-то созрел. И теперь все зависит только от него самого: будет он жить дальше нормальной жизнью или сгниет в этом вонючем подвале.
— Почему я должен тебя отпустить, Саша? — снова прошептал его тюремщик. — Ответишь правильно — будешь жить. Нет — сдохнешь тут. Я не говорил тебе, что устал от тебя? Нет? Так вот, я устал от тебя, Саша. Ты мне надоел. Так почему, Саша, я должен тебя отпустить? Ну! На раз, два, три, поехали?
И он начал отсчет.
— Раз… — нараспев прошелестело под сводами подвала. — Два…
Он должен сказать то, что думает, что чувствует! Он должен сказать правду! Не пытаться угодить, а правду, только правду. Потому что он не знал, как и чем сможет угодить этому уроду.
— Три! — пропел гадкий человек над самым его ухом. — Твое время, Саша…
— Я раскаиваюсь, черт, черт, черт! — заорал он так сильно, насколько позволяло ему его изможденное тело. И расплакался. — Я раскаиваюсь, что сделал! Ни одна чертова баба не стоит того, чтобы ради нее сдохнуть тут! Ни одна! Все твари! Безмозглые, вонючие твари! Я раскаиваюсь, че-еерт…
