Гарго уже переделал несколько элементов брони, и теперь они блестели после недавнего погружения в воду, окруженные дрожащей аурой пара. Во всем легионе разве что мастер Т’келл мог сравниться с кузнецом, но, восстановив доспехи вплоть до последнего узора, Гарго все равно глядел на них с недовольством. Он опустил глаза на руку, в которой сжимал щипцы для установки металлических деталей на место. Когда-то рука даже служила молотом, но теперь она годилась лишь для того, чтобы фиксировать металл.
Он опять поднял раскатку, собираясь разгладить вмятину, когда из темноты раздался голос:
— Что же с нами будет, кузнец?
Гарго повернулся к Ксафену, молча наблюдавшему за ним. Из уголка его рта валил дым от трубки с рагой.
— Давно ты здесь сидишь?
— Достаточно. Что еще делать во время полета сквозь звезды? Только ждать.
Гарго осторожно положил раскатку на наковальню, и та глухо стукнулась о металл. Наголенник, над которым он работал, остался лежать — кузнец все равно не был доволен результатами.
— Это от доспехов Ворко? — спросил Ксафен.
— Да.
Он впечатлено кивнул:
— Не думал, что ты сумеешь починить его после волкита.
— Я его еще не починил.
— Хм.
— Тебе что-то нужно?
— Ответ на мой вопрос.
— Я не знаю, что с нами будет. Но с Вулканом мы можем снова стать легионом.
— Ты про тело в грузовом отсеке, который Нумеон превратил в святилище?
— Ты не веришь, что Вулкан вернется.
— Тебе не кажется, что верить в восстающих из могилы мертвых как-то неправильно? Погибшие никогда не возвращаются прежними.
— В древние времена на Ноктюрне верили, что это возможно. Последователи Прометеева кредо мазали лицо белым пеплом и проводили ритуалы воскрешения.
— Тебе об этом наш капеллан рассказал? — спросил Ксафен, уже зная ответ.
Вар’кир хорошо знал историю Ноктюрна, его обычаи и церемонии. Никому до сих пор не пришло в голову спросить, было ли им место в светской Галактике, где правила Имперская Истина, но вопрос витал в пространстве.
— Он поведал мне о кредо. Я выслушал. Его суть подтверждает, что Вулкан жив.
Когда-то Вулкан умерил силу этого кредо и, используя свой талант отца и кузнеца, перековал свой легион, сделав его лучше. Он остановил их спуск по спирали саморазрушения и подарил возможность не только выжить, но и стать сильнее. И добился он этого даже не действиями, а мудрыми наставлениями.
Ксафен тоже верил в кредо, но склонялся к его опасным аспектам и верил в главенство огня. Сдержанностью и прагматизмом он никогда не отличался.
— Жив, мертв… — Ксафен пожал плечами. — Я просто хочу убивать предателей, брат. Месть — мой воздух, расплата — моя пища. Я просто хочу увидеть, как они горят.
— А как же высшая цель?
— Для меня нет ничего выше этого.
— Тогда зачем ты вообще сюда пришел?
— Мне было скучно.
Ксафен поднялся, на время покончив с самобичеванием, погасил трубку-рагу и в последний раз выдохнул облако пахнущего золой дыма.
— Мы никогда не сходились во взглядах, но мы все же братья, — сказал ему Гарго. — Этот фатализм тебя уничтожит.
Ксафен достал один из своих клинков и подставил его под свет.
— Узнаешь?
— Разумеется.
— Ты его выковал.
— Я выковал Погребальному Огню много оружия, — ответил Гарго.
Ксафен покачал головой, изучая великолепный клинок.
— Нет, — сказал он. — Ты изготовил его до Макрагга, до того, как мы стали трупами в погребальном костре.
Гарго ждал, не совсем понимая, что происходит.
— Ты выковал Нумеону прекрасную броню. Любой мастер кузнечных дел на твоем месте заслуженно бы гордился собой. Но не ты. — Ксафен печально улыбнулся. — Ибо это, — он поднял клинок и повернул из стороны в сторону, прежде чем убрать в ножны, — и та броня… они различаются, как день и ночь, брат.
Грусть Ксафена обратилась в гнев, и он добавил:
— Только не говори, что не хочешь крови за это, за все, что ты потерял.
Гарго взглянул на детали брони, над которыми работал, на искусную гравировку, на свидетельства мастерства, вложенного в металл.
— Да, я хочу крови, — сказал он, швыряя все в пламя кузницы, чтобы начать заново.
Глава 27
Умирающий свет
Боевая баржа «Харибда», новатум
Цирцея видела лишь тьму.
Она закрылась в своем тесном новатуме, подальше от остального экипажа.
Помещение отличалось поразительной аскетичностью и было почти пустым. Цирцея не жила здесь, но все же проводила в этих стенах большую часть времени. Новатум представлял собой отсек с голыми металлическими стенами, уютный не более, чем тюремная камера. Он располагался под куполом мостика, с которым соединялся узкой лесенкой, и был тщательно изолирован и заперт. В нем едва хватало места для небольшой койки, и не было ни зеркал, ни других отражающих поверхностей. С мостиком внизу ее соединял простой вокс-аппарат, а лампы, встроенные в пол, были постоянно приглушены. Было тепло, даже душно, но она знала, что скоро здесь похолодает.
Колдовской круг отделял участок, на котором навигатор должна была делать свою работу. Цирцея стояла внутри на коленях, всем своим обликом символизируя одиночество. Ее дар нес с собой изоляцию, страх, отчужденность и абсолютную уверенность, что у нее никогда не будет нормальной жизни. Ее так называемое «варповое око», позволявшее видеть то, что обычные глаза не могли, делало ее невероятно ценной и в то же время превращало ее в объект почти всеобщей ненависти.
Единственным украшением новатума, если не считать несколько простых предметов, был истрепанный бумажный пикт. Закрыв обычные глаза, она погладила потускневший пергамент и представила, что гладит лицо маленькой девочки, навеки запечатленной на нем.
По щеке пробежала слеза, которую она тут же стерла слабой рукой.
Цирцея включила вокс, и на другом конце раздался подернутый помехами голос лейтенанта Эсенци:
— Госпожа.
Цирцея не любила это обращение, но знала, что Эсенци не вкладывает в него никакого особенного смысла. Она кивнула.
— Я готова, — ответила она.
— Все на своих местах.
Она еще раз кивнула, пытаясь унять легкое волнение, вдруг охватившее ее. Несмотря на духоту в новатуме, оно холодило, как лед.
— Капитан? — позвала она для подтверждения, хотя на самом деле ей хотелось услышать его голос.
— Ждем тебя, Цирцея. Отправляй нас в шторм, — прошептал он. — И да хранит тебя милость Императора.
