— Это значит, что на галактику опустилась завеса, закрыв весь свет и заглушив все голоса, кроме тех, чьи обладатели застряли в шторме. Эти обладатели — души, и кричат они от боли.
Адиссиан невесело рассмеялся:
— И вы хотите, чтобы я отправился в такое место?
— Мы не хотим, капитан, — сказал Зитос. — Мы приказываем, а твое дело — подчиниться.
Адиссиан придержал язык и, аккуратно подобрав слова, обратился к Хехту:
— В таком случае объясните, что надо делать?
— Представь завесу в виде тонкой черной ткани, — сказал Хехт. — Любой свет, который подходит к ней с большого расстояния, будь то Астрономикон или психический отпечаток астропата, поглощается. Исчезает. Но тонкий луч может справиться там, где не справится колонна. Он может пробиться сквозь крохотные дефекты в ткани, осветить путь сквозь завесу и в конечном итоге — то, что лежит за ней. Если нам удастся увидеть, что лежит впереди, мы отыщем путь. А когда пройдем по нему достаточно далеко, станет видна и цель нашего путешествия.
— В древности моряки фонарями освещали путь в черной ночи, — сказал Адиссиан. — Но откуда у нас возьмется свет, который сможет пробиться сквозь эту бурю?
— На Соте был маяк, освещавший Макрагг, — ответил Зитос. — Благодаря ему мы и добрались до Ультра-мара.
— Тихая гавань, — сказал Хехт. — Твердая суша.
— У нас нет ни того ни другого, — заметил Адиссиан.
— Что делали твои моряки, если видели риф? — спросил Хехт.
— Убирали паруса, чтобы снизить скорость корабля, и с помощью фонарей определяли, где находятся камни.
— Вот только в Гибельном шторме камни — это искаженные крики проклятых душ и жутких созданий, ими порожденных. Чистые эмоции, обретшие форму.
Зитос взглянул на Ушаманна, библиарий внимательно слушал и не собирался ничего добавлять. Однако он задал вопрос, вертевшийся на языке Зитоса:
— Откуда ты это знаешь? Подобные знания… опасны.
Хехт ответил на вопросительный взгляд Ушаманна:
— Любое знание опасно, если его неправильно применять, — сказал он, как будто этого было достаточно. — Все эмоции, с которыми вы вступаете в варп: страх, ненависть, зависть… Все они усиливаются в нем в тысячи, в десятки тысяч раз.
Адиссиан невольно вспомнил о Мелиссе — о том, как думал, что она навсегда ушла из его жизни, но потом увидел девочку-беженку…
— Вы должны держать свои эмоции под контролем, или они поглотят вас. Всех, — продолжал Хехт. — Вам доводилось видеть демонов или сражаться с ними? Я говорю не про тех, кто селится в человеческих телах и медленно пожирает их изнутри, а о настоящих нерожденных.
Зитос вспомнил существо, с которым сражался вместе со своими братьями и Ультрамаринами на Макрагге: как этот монстр в теле Ксенута Сула жаждал освободиться, как растягивал плоть и подвергал носителя мутациям.
— Освободившиеся, — произнес он, не сразу это осознав.
Все взгляды обратились на него. Хехт прищурился.
— Одержимые тела — лишь жалкое подобие того, с чем мы можем столкнуться в Гибельном шторме. Ваша ярость и ненависть, ваши страхи, каждая завистливая мысль и каждый злой умысел — все, что составляет вашу сущность, вернется к вам материализованное, извращенное, жаждущее поглотить своего создателя. Лишь надежда проведет нас сквозь шторм, — закончил Хехт, повторяя недавние слова Ушаманна, — и готовность к встрече со своей судьбой.
— Нельзя требовать от смертного экипажа, чтобы они не боялись, — сказал Зитос.
— В таком случае держитесь рядом с ними или свяжите их. Слабость нас погубит. Но не думайте, что мы с вами неуязвимы. Сомневаюсь, что вы ни разу не поступали бесчестно, не руководствовались злостью и не стремились к несправедливой мести.
У Зитоса не успели пройти ссадины, оставшиеся после драки с Нумеоном. Он хотел убить его — во всяком случае, где-то в глубине души. И его уязвленная гордость, когда пришлось уступить звание погребального командира…
— Вулкан научил нас выдержке и дал нам Прометеево кредо, — сказал Зитос. — Они помогут нам преодолеть эти темные времена.
Хехт развел руками:
— Тогда мне больше нечего вам сказать.
Ушаманн склонил голову, прежде чем уйти.
— Я прослежу, чтобы мы с навигатором были готовы.
Адиссиан смотрел ему вслед, все еще не убежденный.
— Надежда? — переспросил он. — Откуда у нас надежда?
— От Нумеона, — сказал Зитос, словно это все объясняло. — Нумеон дал нам надежду. Попробуй еще раз, капитан. Цирцея должна вступить в шторм и придерживаться курса.
— А если она в процессе погибнет?
Зитос помрачнел, но решимости не утратил:
— Тогда надежды действительно не останется.
Легионеры покинули стратегиум, оставив Адиссиана наедине с его мыслями. Он несколько секунд смотрел на карты, пытаясь представить вариант событий, который не оканчивался бы неудачей и гибелью. Затем активировал личный вокс-канал с новатумом.
— Они хотят, чтобы я отправилась туда снова, да? — спросила Цирцея, не дожидаясь вопроса.
— Да.
— Ты видел ее еще раз?
— Нет, пока нет. Я был на мостике.
— Держи ее подальше отсюда, Коло. Пожалуйста.
— Обещаю, — ответил он, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. Боль воспоминаний была сильна как никогда — как будто свежую рану выставили на воздух.
— Ей нельзя быть здесь, когда я вернусь.
— Я знаю, Цирцея… Ты не обязана это делать.
— Нет, обязана.
Она закрыла канал, и Адиссиан, оставшись в тишине полутемного стратегиума, опустил голову.
Гарго отвел их в кузницы.
Они сидели вокруг верстака в одном из оружейных залов с высокими стеллажами, заставленными плодами его трудов. Пахло пеплом и дымом, а тусклый свет отбрасывал глубокие тени. Одну стену освещало дрожащее пламя за окошком, которое отделяло их от самих кузниц.
— Итак, брат, — начал Нумеон, — каково твое экспертное мнение?
Гарго, все это время чесавший белую щетину на подбородке, остановился и принялся изучать печать.
— Это молот, — ответил он. — Ручник, если быть точным. — Он взвесил инструмент на руке и даже ударил плоской головой по открытой ладони. — Крепкий. Думаю, я мог бы им ковать.
— И все?
Гарго покачал головой:
— Это просто молот.
— И символ, знак самого Владыки Змиев, — добавил Нумеон, на что Гарго ответил кивком, затем взял протянутую печать и передал ее Зонну.
Технодесантник аккуратно положил ее на верстак, выпустил механодендриты из гаптических гнезд в латных перчатках, и те стали детально изучать молот.
