До Эниона Прародителя Зиалантир был благим краем для животных и растений, а с тех пор как человек запустил в него свои жадные пальцы – для утех и безграничного плодородия стал истреблять его богатства, – с тех самых пор Зиалантир переменился: расширил болота и пустыни, пустил гниль по рекам и лесам, поднял из земли черную смерть, а все для того, чтобы дать отпор человеку и вернуться к нарушенной гармонии. И главный вопрос теперь в том, как жили Предшественники: тщетно боролись с этой гармонией или же успешно ее устанавливали.
«Поучение поколению нынешнему и грядущему». Квиантин
– Я вам так скажу. Это все девичьи забавы, – глухим басом заявил Орин.
Как и прежде, каменщик говорил, ни к кому не обращаясь лично. Изредка поглядывал на Тирхствина, а чаще смотрел на сидевшего рядом сына, Эрина.
– Этим никого не удивишь. Шоэнгар и его отец правильно делали, что читали о царстве Махардишана. Там есть, чему поучиться. Нашим скрягам не понять.
Орин будто невзначай посмотрел на Тирхствина. Наместник на его взгляд не обратил внимания.
– Один баштан своих врагов заживо муровал в стену. Так, чтоб голова оставалась. Кого помельче, всякую безродную шебурху, муровал на дворцовой кухне. Кухарки затыкали себе уши воском, чтобы не слышать криков. Варят, парят, рубят, а эти в стене торчат. Нюхают и воют. – Орин отрывисто хохотнул. – Долгая, голодная смерть. Баштан потом наслаждался едой, пропитанной стонами и мольбами врагов. Говорил, это хорошо для пищеварения. И все было справедливо. По произволу никто в его стены не попадал. «Каждому пусть воздастся». Тех, кто из знати, тоже муровал, но уже в торжественном зале. Чтоб любовались его застольями. Чтоб кричали проклятья. Чтоб давились слюной и кровью. Каково?!
Голос Орина гулко расходился под сводчатым потолком.
– Это вам не птичек подвешивать, – добавил каменщик.
Я невольно посмотрел на закрепленные вдоль карниза клетки с притихшими виалутами. Очаровательные создания: с густыми синими перьями, с длинным золотистым клювом. Они реагируют на звуки. Шум их усыпляет. Зажмурившись, они все глубже оседают в своем оперении, даже не шевелятся. Но как только застольные разговоры стихают, они начинают один за другим просыпаться. Затягивают свою песню – от самых тихих, нежных мелодий, пока еще слышны голоса людей, до громкой трели, когда они остаются в одиночестве.
– Ну а главных врагов он муровал в стены своей опочивальни! – Орин рассмеялся глубоким басом.
За столом, среди гостей, послышались недовольные перешептывания и сдавленные смешки.
Сейчас, стоя на аллее Памяти, возле массивной балюстрады, за которой начиналась стена тумана, я отчего-то вспоминал именно каменщика Орина из рода Торгорда, чьи владения так заинтересовали Теора и который, несмотря ни на что, готовился к ярмарке.
Это был невысокий, но очень крупный мужчина. Он едва помещался на стуле, то и дело с явным недовольством ощупывал подлокотники, будто хотел их раздвинуть. Его густая борода была выкрашена в яркий желтый цвет, перевита серебряными нитями и скреплена множеством черных колечек с вкраплениями лазурита. Заостренный по краям костяной полумесяц удерживал на голове тяжелый пучок волос. Все это создавало грузный, надменный и отчасти жестокий образ. Сигвы на правой щеке говорили о принадлежности к древнему роду, чей основатель Торгорд служил Венценосному Миносу ас Айнуру, праправнуку Эрхегорда Великого. На левой руке Орина была узорчатая сигва в виде оруны, которую иначе называют каменным цветком; она растет высоко в скальных расщелинах и цветет тяжелыми серыми бутонами, которые издалека можно принять за каменный окатыш.
Сидеть рядом с Орином было неприятно. Отталкивал даже насыщенный коричный запах его богатых одежд. К счастью, справа от меня сидела дочь наместника, Миалинта, – девушка, в ожидании которой я теперь стоял на аллее Памяти, неспешно переступал по резным плитам, прикасался к большим листьям цветущих карнаций, а под прикрытием этой беспечности взволнованно осматривал ближайшие строения и лабиринт Городского сада – искал путь к отступлению. Встреча с Миалинтой могла закончиться плохо. Она была первой, кто узнал мою тайну.
К этому дню почти не осталось надежды покинуть Багульдин. Я узнал про фаитов, про Хубистан, про исчезнувшего в тумане гонца Иодиса, но во всем этом не было ни намека на то, что делать дальше. Последней зацепкой остался «Хозяйник Анаэллы». Я был уверен, что следопыт с охотником о многом умолчали, но отправиться к ним напрямую было не менее опасно, чем просто уйти во мглу в надежде самостоятельно найти путь в низину, к лесному городу Целинделу. Так или иначе, прежде чем что-либо предпринимать, я должен был воспользоваться приглашением и посетить резиденцию наместника. Мои надежды на званый обед отчасти оправдались. Но только отчасти. Вздохнув, я опять посмотрел на стену тумана и лишний раз тронул ножны.
Резиденция Тирхствина располагалась на западной окраине Багульдина. Это было широкое каменное здание, одно из старейших в городе. Его внешние стены были сложены из неотесанных глыб карнальского камня. В каждой глыбе виднелось резное углубление с зубцами. Когда дул ветер, они начинали гудеть – издавали долгие мягкие звуки, и получалось нечто похожее на приглушенную игру земляного оргáна. Мастера так всё устроили, что в разное время года тональность этих нот менялась – от высокой, жизнерадостной летом, до низкой и укутывающей сном зимой.
Перед резиденцией был устроен сад, в котором среди живых цветов вперемежку стояли цветы каменные. Они были искусно раскрашены, и отличить их можно было лишь при ветре, когда живые начинали покачиваться. Парадные гвардейцы у главного входа тоже стояли и каменные, и настоящие. Они были полностью закованы в желтые латы, и различить их удавалось опять же при ветре, когда на шлемах трепетал плюмаж.
– Вы остановились в «Нагорном плесе»? – сидевшая напротив меня Алеандрина, племянница наместника, подалась вперед, словно хотела, чтобы я лучше ее разглядел.
Званый обед был не таким людным и жизнерадостным, как мне представлялось. Впрочем, это вполне объяснялось печальным положением города. За большим столом на тридцать мест сейчас сидело лишь одиннадцать человек. Из них хоть какой-то задор общему разговору старалась придать именно Алеандрина.
– Да, в «Нагорном плесе», – кивнул я.
– А вы знаете, что он назван по угодьям нашего замечательного наместника?
– Вашего дяди? – с улыбкой спросил я.
– Именно! – Алеандрина радостно хлопнула в ладоши. Посмотрела на понурого, осунувшегося в своем наместном кресле Тирхствина и продолжила: – Там очень красиво! Ровное поле горного хмеля. – Она мечтательно вздохнула. – Знаете, будто зеленое озеро в каменной купели!
– Самое смешное, она там никогда не была, – шепнула мне Миалинта.
Я не ожидал такого замечания. Прежде дочь наместника ко мне не обращалась и, уж конечно, ничего не говорила шепотом.
– А хмель с этого поля известен далеко за пределами Восточных Земель, – продолжала Алеандрина. – Говорят, в Кирандоле трактирщики отпускают его по два серебряных четвертака за крынку!
