– Дочь Сольвина? – Я не сдержал удивления.
– Да. Отец тогда купил «Нагорный плес», и я… Мы познакомились в подворье, на кухне. Юна складывала какие-то продукты в корзину. Я бы даже не обратил на это внимания, но Юна испугалась. Сказала не говорить отцу. Я спросил, какому отцу: Орину или Сольвину. Она рассмеялась. Призналась, что раз в неделю отвозит корзину беднякам, к Подземелью Искарута, не знаю, может, вы слышали об этом месте. Да это и неважно… Она кормила детей. Первые дни я над ней подшучивал. Говорил, что бедняки там заразные, что у нее теперь наверняка аскардегиллы или что-нибудь похуже. Она пугалась, но шептала, что все равно будет туда ездить. А я все шутил – глупо и мелко. Юна так красиво смущалась. Я и не заметил… Мы даже вместе съездили к Подземелью. Я закупил целый обоз овощей. Это был хороший день. И никаких аскардегилл. И ведь все как-то незаметно… Она ответила взаимностью. Семь лет прошло, а я даже помню… Ну, вы поняли.
Я с удивлением косился на Эрина. Ожидал от него чего угодно, только не истории первой любви. Такой разговор настораживал еще больше. Его откровенность можно было объяснить хмелем, но лишь отчасти. Едва ли сын каменщика так просто стал бы делиться сокровенными воспоминаниями с чужеземцем, которого впервые увидел день назад. Возможно, он рассчитывал, что я уже не вернусь из нашей вылазки, и говорил со мной, зная, что жить мне осталось недолго? Еще было время остановиться, сказать, что я передумал. Но, в конце концов, мне уже стало интересно, зачем он все это устроил.
Стена тумана приближалась.
На улице Адельвита, проходившей с запада от квартала Теней, стояли небольшие, но красивые резные дома из карнальского камня. Их разделяли цветущие аллеи. Каждую аллею укрывал плетеный навес, с которого свисали гроздья желтого винограда. Вдоль земляных сикор стояли скамейки, невысокие пьедесталы для артистов и музыкантов. Возле молчащих фонтанов виднелись треугольные площадки для детской игры «Леса» с высокими фигурами животных.
Дети беззаботно резвились, убегали от родителей. Смеясь, прятались за сикорами и забрасывали друг друга комьями земли, чем неизменно вызывали недовольство у взрослых. На стену мглы никто не смотрел. Никто еще не знал, что совсем скоро она покроет всю эту улицу с ее аллеями и скамейками…
– Отец узнал о наших встречах, – продолжал Эрин. – Сказал, что пришло время забыть Юну. Нет… «забыть эту девку». Он никогда не называл ее по имени. Только «девка». «Наследник Торгорда может позволить себе слабость. Но когда об этой слабости узнаю́т другие, она превращается в грязь. А покрыть грязью серую оруну наших предков тебе никто не позволит».
Серая оруна наших предков… Отец мечтает вернуться в престольный город. Мечтает о славе своих прадедов. Пока я был ребенком, слышал об этой славе каждый день. Отец рассказывал о наших усадьбах возле Луавара, про особняк всего в пяти кварталах от Светлого сада. О покорных слугах, которые бледнели, только заслышав шаги хозяина. Помните, что он рассказывал про баштана, который запечатывал своих врагов в стены? Старая история… Я их все детство выслушивал. Отец хотел бы вернуться в Вер-Гориндор, в родовой особняк, и вот так замуровать в стены всех потомков Аэргора – того самого, кто оклеветал нашего прадеда… Не просто оклеветал. Подстроил так, что эльгинцы нашли доказательства; письма, золото, отчеты, свидетели, доносы от других людей – все указывало на то, что наша семья сошлась с южанами и представляет их интересы в престольном городе…
Это мечты отца. Не мои. Но я его единственный наследник. Другие потомки Торгорда сгнили в городах поменьше. Опустились, пропали. Так говорит отец. Он запретил вспоминать их имена. На самом деле они живут обычной жизнью. Давно выбросили из головы все эти оруны и проклятый особняк в пяти кварталах от Светлого сада. Оруна…
Эрин остановился. Посмотрел на меня из-под капюшона. И сдавленно прошептал:
– Знаете, я бы с радостью получил все это наследство, а потом на глазах постаревшего отца спустил бы его подчистую. Так, чтобы не осталось ни медяка. Он бы кряхтел в своем каменном кресле, давился желчью, но не мог бы помешать. Я бы показал ему, что значит перепачкать грязью его драгоценную оруну. Чтоб он задохнулся в поте своей злобы и вони своей гнилой никчемности!
Последние слова Эрин прошипел с болезненным надрывом. Потом затих. Восстановив дыхание, зашагал дальше.
Я не переставал удивляться противоречивости его поведения. Спокойный и молчаливый на званом обеде. Вальяжный и хмельной у меня в комнате. Путающийся в словах и рассказывающий о первой любви и тут же – злобный, ядовитый.
– Я был готов отказаться от своего рода, от наследства, – ровным голосом заговорил Эрин, словно с недавней вспышкой гнева выдохнул все хмельные пары. – Я никогда не хотел быть каменщиком. Ни таланта, ни желания. Убогий наследник великих предков… Юна согласилась бежать со мной. Мы встречались тайно – так, чтобы отец не узнал. За нами следили его наемники, но мы всегда находили способ укрыться от них. До рассвета говорили о том, как покинем Багульдин, как поселимся в далеком городке, быть может, за пределами Восточных Земель. В Гойкорте или в Портсе. Как откроем подворье, будем принимать гостей, продавать сладости, а раз в неделю устраивать обед для бедняков. Как у нас появятся дети, как я построю дом. Простая жизнь. Никакого величия предков, никакой оруны и врагов, замурованных в стены…
Эрин остановился. На тротуаре суетилась собака. Настойчиво лаяла в стену мглы, потом, заскулив, отбегала в сторону, скалилась и вновь начинала лаять. Шаг за шагом подходила к туману, к самой кромке. Так распалялась, что из ее пасти летела слюна. Затем вновь отбегала. Будто видела во мгле одноликое воинство Хубистана. Быть может, чувствовала, что уже этой ночью стена пойдет в наступление на город.
– Все было готово к побегу. Лошади, одежда, золото, еда на первые дни. Ничего лишнего. Юна простилась с отцом. Я оделся. Сидел в своей комнате – прощался с прошлой жизнью. Оставалось выйти из дома. Последний шаг к новой судьбе. Но я не осмелился. Мне вдруг стало страшно потерять все то, что я так ненавидел. Я испугался, что у меня не хватит ни сил, ни умения, чтобы построить дом, содержать подворье. Да и какой бы из меня вышел отец?.. Это была страшная ночь. Юна ждала. Я не пришел. Вместо этого отправился в отцовский хмельной погреб.
Эрин повернулся ко мне. Собака по-прежнему надрывалась в лае, но он не обращал на нее внимания.
– Я предал Юну. Для меня уже не было пути назад. Я потомок Торгорда. Сын Орина. И я был обречен гнить с этими сигвами на лице.
Он с ненавистью впился пальцами в щеки с отметками родовой принадлежности.
– С тех пор я избегал Юну. Боялся даже посмотреть на нее. Не принимал ее писем. Не общался с Сольвином. А потом… потом она вышла замуж. Я даже видел ее детей. Издалека, конечно.
– Странно. Сольвин никогда не говорил о своей дочери.
– Действительно, странно, – усмехнулся Эрин и шагнул в туман.
Я последовал за ним.
Разом стих собачий лай. Замедлились движения. Теплая, уютная мгла.
