(Наша флорофилка, я про жену, организовала и здесь клумбу в альпийском стиле, но компактную – и площадью поменьше, чем в саду, и форма другая – отдаленно напоминающая букву «Y» при виде сверху. Этот альпинарий зовется «малой горкой», чтоб не путаться.)
– Лучше, потому что не круглая? – догадался я. – А вообще здесь нравится?
Мне-то здесь очень нравится. Но бываю редко, дела, дела…
– Красиво, – вежливо похвалил он. – Но в саду лучше… Только птицы там почему-то не поют…
– Наверное, на юг отправились… – предположил я.
– В начале лета на юг?! – изумился Светлячок.
– Значит, с юга еще не вернулись… У нас тут места северные, лето приходит поздно.
– Жаль… Но там, в саду, и без птиц хорошо, а здесь душно…
Светлячок дернул плечами, и я заметил, что от него исходят странные флюиды, текут в воздухе какие-то токи, и почувствовал, как ощутимо и быстро меняется тепловой режим в оранжерее.
– Ты чего делаешь? – всполошился я.
– Душно, – повторил он. – И жарко, как в печи…
Понятно, аномалу-«химику» не понравилась окружающая его атмосфера, и он срочно принял меры.
– Перестань, угробишь растения! Тут большая влажность из-за оросителей, поэтому кажется, что душно и жарко. Какой ты нежный, браток, – прибавил я по-русски.
Я повлек его прочь отсюда, чтоб не натворил дел. И без того из-за ломающегося кондиционера вечно какие-то ценные растения загибаются, и происходит очередной громкий скандал.
Ну вот! Накликал!
Еле слышное гудение кондиционера сменилось неприличными дребезжащими звуками. Но дочурки в данном случае не виновны, и все аномальные умения Питера Пэна тоже не могут помочь – дефект механической природы и исправляется традиционным русским способом…
– Подожди секунду, малыш!
Я ухватился за металлическую штангу для лиан, подтянулся и легко взмахнул на вершину «малой горки» (на вид легко, а попробуйте-ка сделать это, не сдвинув ни одного камня и не сломав ни единого растения), вытянул вверх руку, легонько стукнул занедуживший ящик, и – о, чудо! – услышал прежний ровный звук.
– Ты только не сорвись с этой горы, Пэн, – очень серьезно попросил Святлячок. – И не разрушь тут все…
– Не разрушу, братишка, не разрушу! – весело пообещал я и одним прыжком, без помощи рук, оказался внизу.
Мы с ним собрались подняться на второй этаж, но были перехвачены Натали:
– Гоблин, прими-ка дозу…
Это традиция. Маленькая домашняя традиция, и со стороны может показаться смешной, но для меня – один из кирпичиков в фундаменте семейного счастья…
Дело вот в чем: я редко болею, почти никогда. Но Натка вбила в голову, что на службе, когда сутками пропадаю в Зоне (в Виварии и на полевых работах), питаюсь я кое-как, чем попало и от случая к случаю, и оттого витаминов моему организму не хватает катастрофически. И со свойственной ей решительностью и настойчивостью спасает мужа от авитаминоза…
Я не против, вреда от ее поливитаминов нет. Пользы тоже – давненько выданная мне с собой в Виварий упаковка пылится в моем кабинете, до сего времени почти полная, что на здоровье никак не отражается.
Но скушать вечером свою «дозу» – священный и неотменимый ритуал. И обязательно с ладони Натали, это тоже ритуал и тоже священный.
И я его исполняю, и делаю это намеренно неуклюже, словно нелепый голенастый жеребенок хватает губами сахар с ладони, и целу́ю ладонь, и Натка смеется: «Гоблин, не балуй!», но я знаю: она хочет, чтоб баловал, и она знает, что я знаю, и когда дети угомонятся, мы с ней побалуем, как и сколько захотим, а захотим немало, и этот маленький кругляш на ладони – ключ и пароль к чему-то гораздо большему, к чему-то очень большому, и вот что я вам скажу…
– Гоблин, не тормози! Веди гостя наверх…
И вот что я вам, братцы, скажу: это и есть счастье.
Наверху Светлячок спросил:
– А у вас много орхидей?
– Ни одной. Орхидеи не уживаются с другими цветами. Почему ты интересуешься?
– Сестра любила рисовать орхидеи. Рисунки по всему дому. Ей приколотили рисунок вот сюда. – Он положил ладонь себе на диафрагму. – Уже когда ее повесили, мертвой. Длинным-длинным гвоздем. Ей не было больно.
Я запнулся и встал.
– Откуда знаешь?
Не мог парень этого знать! Я, например, таких подробностей не знал. Когда мы убегали, все эти ужасы остались за спиной, и я был счастлив, что дети ничего не увидели.
– Мы же с тобой вместе… – произнес он трепыхающимся голосом и посмотрел беспомощно. – Проезжали мимо дома, остановились, ты мне все рассказал… Или не с тобой?
– Не со мной. С кем-то другим.
И ни с кем другим, парень, ты мимо своего дома тоже проезжать не мог, во всяком случае, до бегства. Получается, позже? Во время этих десяти лет, которые корова языком слизнула? Получается, ты был после похищения в Хармонте? Любопытная новость…
Я вел его на второй этаж показать комнату, где он будет спать. Мы решили отдать ему учебное помещение, в котором девочки под присмотром соседей-учителей грызли гранит знаний. Здесь была уйма занятных вещей, способных увлечь незаурядное воображение гостя, но главное, в комнате стоял удобный диванчик – на нем и постелили.
Потолок украшало большое объемное фото звездного неба. Фото было активное, при желании заполняло все пространство, транслируя изображение на окружающие поверхности. Я пожелал, активировал простенькую схему, ни к чему не притрагиваясь: хотел сделать гостю сюрприз…
И сделал.
Светлячок упал на корточки, скрючился, тоненько закричал:
– Не надо! Пожалуйста! Не хочу в пустоту! Пожалуйста!
Я среагировал мгновенно: выключил фото, вывел свет на максимум, прижал мальчика к себе («Дэниел, все хорошо, ты дома…»), а он трясся в моих руках и бормотал:
– Черное стекло… Звенит… Не надо звенеть, надо наполнить… Сожмите небо, ну пожалуйста… Очень много… Холодно…
Истерика длилась несколько минут, и все это время он мерцал так, будто его разрывало изнутри. Прибежали мои, хором парня успокоили, согрели, привели в чувство… Как я мог забыть про болезненную неприязнь Светлячка к пустоте и черноте?! Стремление заполнять и организовывать пространство, непрерывная потребность в свете – это же не бзик, это его суть! Непреодолимая тяга к собиранию пазлов… Похоже, неприязнь превратилась в фобию. И вряд ли на пустом месте. Физиология аномала всегда идет под руку с психикой. Что-то с ним стряслось за десять лет, чем-то он заплатил за консервацию детства…
Вспомнилось, что он говорил десять лет назад про Горгону, мою будущую жену. По его словам, небо Горгоны всегда черное, а нужно, чтобы там были созвездия. Я зажигаю созвездия, жаловался он, а ей не нравится. Конец цитаты… Как я забыл? Оно и понятно, столько лет прошло… Всегда он не любил темное небо, сильно не любил. Мечтал наполнить его яркими звездами-лампами, освещающими по ночам Землю…
