Как можно целиться при видимости около метра – загадка. Возможно, никто и не целится, лупят наугад. Насколько можно понять, стрельба идет с крыш зданий вдоль Садовой или из окон верхних этажей, огневые точки расположены не часто, но на большом протяжении.
Нельзя сказать, что тактика стрельбы вслепую изначально обречена на неуспех. Приличный кусок асфальта рядом с моей головой разлетается на куски, на мелкие обломки, один из них рассекает мне щеку… Я понимаю, что прилетел мини-фугас, выпущенный из УОКа, и понимаю другое: игра пошла всерьез, у охраны Новой Голландии таких суперсовременных игрушек на вооружении нет, а это значит, что Бабуин притащил сюда…
Проклятье!
Бабуин!
Обмен!
Близняшки!!!
Словно осветительная ракета вспыхивает в мозгу: я мгновенно вспоминаю все, произошедшее перед моей отключкой.
Немедленно вскакиваю: дочурки где-то рядом, в тумане, нашпигованном свинцом и смертью, а их отец разлегся тут, словно куль с дерьмом…
Вернее, пытаюсь вскочить…
Вернее, даже не пытаюсь. Мышцы никак не реагируют на команду мозга, вообще никак. Марианна продолжает меня тащить, как тащила. Словно куль с дерьмом.
Затаскивает на галерею Апрашки: тук-тук-тук – пересчитываю каблуками ступеньки и мимолетно радуюсь, что не затылком, что рыжая стерва не додумалась волочь меня за ноги… Больше радоваться нечему.
Мы на галерее. Я сижу, привалившись к стене. Пули, летающие вдоль Садовой, теперь почти не страшны, разве что какой-нибудь случайный рикошет. Надеюсь, что и близняшки догадались и успели укрыться на галерее или в здании напротив… Больше надеяться не на что.
Хотя нет… Если какая-то из пуль попала в мерцающего гаденыша, которого я когда-то звал братом и Светлячком… Но это уже не по ведомству надежд, скорее, беспочвенных мечтаний.
Марианна Купер склоняется надо мной. Я думаю, что ничто не мешает нам стать пусть временными, пусть тактическими, но союзниками: в обмене заинтересованы и они с Плащом, и я, а подлец Бабуин все изгадил. Стоит на время объединиться и растолковать обезьяну, что кабинетным майорам и даже кабинетным полковникам в Зоне не место.
Но в данный момент ценность Питера Пэна как союзника невелика.
– Э-э-э… вэ-э-э-э… – пытаюсь я донести до Марианны самую главную, самую важную сейчас мысль.
Губы почти не шевелятся, язык тоже, и смысл послания до госпожи Купер не доходит.
«Упаковка с капсулами! В нагрудном кармане! – дублирую мысленно. – Ну, хорошо, хорошо, я обращаюсь к тебе, слышишь?! Нам надо объединиться, надо надрать задницу этому самозваному полковнику! Достань капсулы, они поставят меня на ноги! Слышишь?! Включай свою чертову «рацию», не время для тактичности!!! Слышишь меня?!!»
Не слышит. Либо мелко мстит за мои недавние мысленные наезды… Либо такой союзник ей и вправду неинтересен.
Подбородочный ремень расстегнут, шлем глухо брякает о камень галереи, а я даже не могу возмутиться столь беззастенчивым обращением со своей собственностью…
Ладони Марианны замирают над моей ничем не защищенной головой. Ее лицо застывает, как маска, глаза закрыты.
А я вдруг вспоминаю утро на Новой Голландии… Вспоминаю, как Горгона – та же поза, похожее выражение лица – потрошила мозги плененного боевого пловца… Вспоминаю его взгляд после потрошения – бессмысленный и пустой – и струйку слюны, потянувшуюся от угла рта… Себя вспоминаю, перебрасывающегося веселыми шуточками с Эйнштейном. Тогда казалось, что все сделано правильно, что на войне, как на войне… И что сравнить голову пленного с капустным кочном, у которого прорезались глаза, – очень смешно…
Нет! Совсем не смешно!!! На войне так не положено! Права пленных защищает конвенция, не то Женевская, не то Гаагская, не важно какая, но защищает, слышишь, ты, Марианна Купер?!
Кожей на черепушке чувствую легкое покалывание, пощипывание – как будто я вновь иду по Исайке мимо ловушки, которой ни я, ни Леденец так и не удосужились придумать название.
Но сходство поверхностное, это не те токи, с которыми Питер Пэн привык и умеет управляться… Покалывание ползет вниз, и сделать ничего нельзя. Остается тупо ждать, что сделает со мной рыжая бестия… Выкачает все из памяти? А затем превратит меня в кочан с глазами?
Женевскую конвенцию (или Гаагскую?) сочинили мудрые люди, хорошо понимавшие, что на войне случается всякое, сегодня ты допрашиваешь пленных, завтра наоборот…
Почему ты не читала эту конвенцию, Марианна Купер? Почему?! С отмороженной стервы Горгоны что возьмешь, но ты-то, такая умная, такая красивая, такая…
– Я польщена, Петр, но ты выбрал не самое удачное время для комплиментов, – она говорит очень тихо, не открывая глаз; на ее висках выступили и поблескивают капельки пота.
Понимаю, что последние слова произнес вслух. Губы шевелятся нормально, язык тоже. Но тело по-прежнему словно спеленуто смирительной рубашкой, словно нет его, тела.
Намечается допрос в аудиоформате?
Опять не угадал… Шея уже действует, уже можно повернуть голову, а покалывание-пощипывание сползает ниже, ниже, ниже…
Ладно, Марианна Купер, за мной должок. Нет, не так… Твой долг мне стал меньше – потому что без тебя и твоих дружков я бы здесь не лежал… Но если угодишь к нам в плен, Горгону я к тебе не подпущу, и будем квиты.
Процесс развивается быстро – могу даже пошевелить плечами. Руки все еще свисают бесчувственными протезами.
Марианна уже убрала ладони от моей головы, открыла глаза. Однако трансформация одеревеневшего Питера Пэна в живого и настоящего не прекращается, идет теперь сама по себе.
– Сколько я был в отключке? – спрашиваю, не желая терять времени: поработаю языком, пока руки-ноги не при делах, потом станет не до разговоров.
– Меньше минуты, – отвечает Марианна, и я удивляюсь: приборчик Лорда шандарахнул, по моим ощущениям, слабее, но проваляться пришлось несколько часов, и тут же перестаю удивляться, потому что она добавляет: – Я не успела полностью блокировать удар, слишком резко ты на них обрушился… Но ты ведь говорил, что они предупреждены, что не будут стрелять?
В паре фраз заключено множество ценной для меня информации: во-первых, ее способности электромагнитной природы, во-вторых, Бабуинову ораву она «видела», но считала, что их приволок я, в-третьих…
В-третьих, все это не важно, потому что над Садовой по-прежнему стоит густой-густой туман, а в тумане по-прежнему раздается пальба, и при этом где-то там – мои дочери.
(Трясу руками, они почти ожили, только кисти еще как не мои…)
– Где… – Я спотыкаюсь и заканчиваю вопрос не совсем так, как собирался: – Где Жужа?
Я побоялся спросить то, что хотел… Вернее, побоялся получить безжалостный ответ Марианны Купер. Но все же получил его:
– Убежала… Кажется, к твоим девочкам, но точно не сказать. Я не чувствую ни ее, ни их… Я вообще ничего не чувствую в этом тумане.
