Нет, я по-прежнему ненавижу Плаща. И к Шляпнику теплых чувств не испытываю. Разумеется, мне не нужна их морковка, подвешенная перед носом… Не нужен их кусок сыра, соблазнительно лежащий в мышеловке.
Отберут – а они отберут, – и ладно, буду хотя бы понимать, что во мне заложено, чего смогу достичь, если сильно захочу и как следует постараюсь; тоже неплохо, не каждому дано знать предел и потолок своих возможностей…
Все так…
Но, черт возьми, до чего же мне сейчас нравится их сыр!!
* * *
Малышки совсем рядом, я слышу их шаги – такая походка одна на свете, я узнал бы ее среди тысяч других.
Я могу их окликнуть, но не окликаю, напротив, стараюсь ступать тише. Хочу сделать сюрприз, Анюта и Маришка обожают папкины сюрпризы…
И тут слева доносится громкий топот. Кто-то несется галопом, как бизон по прерии. Впрочем, что значит «кто-то»? Час назад он был бы для меня «кем-то», а сейчас сомнений нет: Андрей к нам пожаловал, собственной тщедушной персоной, – я его пока не вижу, но опознаю безошибочно. Бежит не ко мне, по соседнему переулку… Но топот разносится чуть не на половину Апрашки.
Какой сюрприз изгадил… Да еще и малышек испугал – услышали и прибавили ходу.
Громко кричу, раз уж сюрприза все равно не будет:
– Анюта, Мариша! Стойте, не бойтесь! Это я, папа!
Услышав мой голос, Андрей круто поворачивает и, не снижая аллюра, огибает большую кучу обломков, бывшую когда-то не то складиком, не то магазином.
Я наконец-то вижу его вживую, глазами. Напуган до смерти: вид дикий, встрепанный, глаза выпучены. Шлем потерян, АК куда-то делся, вместо него в руке новое «оружие»: толстый железный прут – обломок арматуры, где-то здесь, наверное, и подобранный… Ну, комик…
Он жалок и смешон, но у меня вызывает злобу. Хочется отобрать железяку и запихать ему в задницу – за сорванный сюрприз, за страх дочурок, за все.
Мы с ним кричим одновременно, а затем одновременно замолкаем. Получается примерно так:
– Ты напугал моих малышек!
– Ты трахал мою жену!
Немая сцена.
* * *
Я уже сообразил, что немного ошибся, спутал две эмоции: пригнал сюда мозгляка не страх, а дикая злоба. Ну и порция правды от щедрот господина Плаща, наверное.
Глаза у Андрея бешеные. Я вдруг понимаю, что видели люди на моем лице в тот исторический вечер, когда Питер Пэн танцевал румбу.
Только вот не по чину узкоплечему задохлику сверкать таким взглядом… Да и вообще в тот вечер все было иначе: рога мне наставил друг, пуд соли вместе съедено, а это кто такой? Никто он для меня и звать никак. И жена ему вовсе не жена, внебрачно сожительствуют. Короче, совсем другая ситуация.
Итак, он выпаливает:
– Ты трахал мою жену!!!
И замолкает. Словно считает, что сказано достаточно, что теперь мне пора оправдываться и уверять, что ему почудилось, что Лену оклеветали, что я ни сном ни духом… Некогда мне с ним разговоры говорить.
Немая сцена затягивается, становится глупой. Андрей это понимает, однако он не в силах родить достойное продолжение и орет все те же слова, но гораздо громче и вразбивку:
– ТЫ!!! ТРАХАЛ!!! МОЮ ЖЕНУ!!!
– Хреново быть тобой… – отвечаю, пожав плечами. – Успокоишься – позже поговорим, обсудим ситуацию, как два мужика. А сейчас отвали с дороги.
Смотрю на него и понимаю: ситуацию будут обсуждать, причем немедленно, мужик и истеричное чмо.
– Девчонки, не подходите! – громко кричу я. – Стойте где стоите!
Ни к чему им присутствовать при таких разборках… Рановато.
– С дороги! – говорю рогоносцу, начиная терять терпение.
Он и в самом деле стоит, перекрыв мне путь. Арматурина в его руке не то чтобы напрягает, но и поворачиваться к ней спиной не хочется… Такие, как он, бьют таких, как я, исключительно в спину. Он и охранника – на котором спалился – наверняка со спины завалил, куда уж ему, в глаза-то глядючи…
Тем временем с арматуриной происходит трансформация: она словно сама собой изгибается и превращается в подобие вопросительного знака.
Ой, напугал… Весь дрожу, вот-вот рожу. Да Питер Пэн такую железяку двойным узлом завяжет! Руками, без аномальных способностей!
Но для мозгляка и эта дилетантская попытка сродни подвигу… Я хорошо помню по возне с бронедверью: все его резонансные таланты позволяют приложить к предметам примерно то же усилие, что он способен породить мышцами.
«Вопросительный знак» летит в мою сторону. Играючи уклоняюсь. Ну ты меня еще забодай… Ситуация разрядилась сама собой, рогоносец безоружен и безопасен.
Не обращая больше на него внимания, шагаю к девчонкам. И вдруг понимаю, что отцовский наказ выполнен ими лишь частично… Подходить они не стали, что есть, то есть. Но и на месте не остались. Шагают к Фонтанке и прилично уже отошли.
Бросаюсь за ними. Боковым зрением вижу угрозу – с груды строительного мусора словно бы невидимая ладонь зацепила пригоршню обломков и швырнула в меня. Приличная такая ладонь, с экскаваторный ковш размером.
Уклониться невозможно, воздух буквально нашпигован летящей дрянью – что-то летит в меня, что-то мимо, но со всем разом не разминешься. Стараюсь уклониться лишь от самых крупных и опасных обломков…
Кое-что принял на себя шлем, кое-что – броник, а вот левому плечу досталось…
Выдергиваю «Глок». Хватит обманывать себя… Пора ставить точку. Свинцовую. Дозированной порцией правды дело не ограничилось. Водная процедура от щедрот Безумного Шляпника тоже состоялась-таки. Мне ревнивый безумец с такими талантами в соседях не нужен, и сегодня Лена станет свободной женщиной…
Он все понял. Прекратил швыряться мусором. Стоит, уставившись на дуло «Глока».
Плавно жму на спуск. В последний миг проявляю неуместную жалость… Чуть сдвигаю ствол в сторону – так, чтобы пуля разнесла Андрею плечо.
Жалость действительно неуместная… Как и вся попытка застрелить «инфразвуковика» – резонансника – он бы ее купировал, даже находясь в прежних своих кондициях. Протормозил я… В общем, «Глок» не стреляет. И «чпокер» – секунду спустя – не стреляет.
Андрей смеется. У него смех безумца. И взгляд безумца. И речи тоже безумные, потому что он истошно орет:
– Я-а-а-а! Я буду его десницей! И мечом в ней!!! Я – слышишь ты, падаль??!! Я, а не ты!
А затем посреди Апрашки начинается поединок безоружного человека со взбесившейся лавиной, атакующей его со всех сторон.
* * *
Я жив исключительно из-за медлительности Андрея. А медлит он для того, чтобы я подольше мучился. А еще ему очень хочется излить все, накопившееся на душе… И он изливает. На меня. Как он замечательно жил с Леной, как они любили друг друга, пока не появился мерзкий Питер Пэн.
