Шныряла кивнула и больше про Вангели говорить не стала. Теодор и сам чувствовал: этот человек – самый опасный в городе. Быть может, один он хуже, чем все горожане, вместе взятые.
– Я не пойду, – сказал Теодор Санде.
– А куда денешься?
– Не знаю. Ты – живая, тебя Вангели пальцем не тронет. Он горожан как коршун охраняет, даже самых мерзких, вроде молочника. А лучшего из нежителей сразу обезглавит. Без суда.
– Но ты…
– Что я? Я – нежитель. Между мной и тобой, – Теодор обвел рукой темное пространство, – пропасть…
Едва он это сказал, земля зашевелилась и камни посыпались вниз. За спиной Санды, где зияла темнота, покатились булыжники, глиняные комья и оборванные корни – все обрушилось в темноту, как крыша навеса.
Санда вскрикнула, упала, Теодор только и успел подать руку, и тут же сам ощутил, как проваливается. Они покатились по мокрому склону, и Теодор почувствовал на коже острые края камней. Он уцепился за корень, Санда ухватилась за его пояс, держась из последних сил.
– Штаны оставь! – Теодор заорал, чувствуя, как трещит и разлезается старая ткань.
Тео схватил Санду за шиворот и подтянул повыше. Она, отчаянно цепляясь за выступы, прильнула к нему и больно впилась пальцами в его плечи. Теодор мысленно застонал: «Черт! Ненавижу землю! Ненавижу воду! Ненавижу… девчонок!»
И все-таки они соскальзывали – земля просаживалась, провал оседал оползнем. Наконец слои глины сорвались, и Теодор с намертво вцепившейся в него Сандой, как два червя, покатились вниз.
Сверху посыпались булыжники и комья, девчонка упала на землю, тут же прикрыв руками голову. Теодор накинул на нее полу плаща и сжался сам. По спине больно забарабанило, но все лучше, чем по лицу. Вскоре лавина стала затихать.
– Фух… – Санда выдохнула, и ее дыхание скользнуло по шее Теодора. – Тео, твои волосы мне в лицо попали.
Прежде чем Теодор дернулся и отодвинулся, девушка взяла длинный локон и откинула за его спину. От чужого прикосновения к своим волосам Тео ощутил на загривке мурашки.
– Зачем ты такие отрастил? Прямо Рапунцель!
– Это еще кто?!
Тео решил, что «Рапунцель» – явно что-то обидное.
Санда захихикала.
«Нет, я и раньше подозревал, что не терплю девчонок, но теперь… Я в этом уже уверен!» – фыркнул про себя Тео.
Наконец все стихло. Тео сел и осмотрелся. Сверху дрожал мутно-зеленый свет. Они находились словно на дне чашки, в округлой пустоте, в середине которой что-то бухало, гулко содрогаясь с каждым ударом. Казалось, сердцевина пульсирует. И всю землю покрывали…
Теодор похолодел от ужаса.
Дно чаши покрывали волосы. Длинные, словно конский хвост. Пушинки, летающие в воздухе и прилипшие к глине. Седые и рыжие, черные и ослепительно-белые… «Как на голове Кобзаря, – подумал Теодор. – Коллекция… волос». Он судорожно сглотнул. Это – волосы тех, кого принял в вечные гости Ольшаник. Вероятно, многим были сотни, может, тысячи лет. А эта чаша, вверху которой зеленела толща воды, – это, должно быть…
– Окаянный омут, – ужаснулся Теодор.
Из темноты, с другой стороны, поднялась фигура. Кто-то еще был здесь! И Теодор даже не сомневался, кого он увидит, – по ту сторону от пульсирующей середины на него глядели черные холодные глаза, которые он узнал бы в любом месте и в любое время. Глаза Александру Вангели!
Неожиданно сверху на шею Тео пролилась струйка воды, словно роса с листа. По стенам зазмеились ручейки. Они пахли тиной и несли с собой водоросли, водяных улиток и мелких рыб. Толща воды вверху нависла, и потолок словно осел. Создавалось ощущение, что он может не выдержать и провалиться.
Теодор сжался, он видел, как на коже Санды встали волоски от ужаса, и чувствовал страх в каждой пряди волос на дне омута.
Струи потекли сильней, сливаясь в потоки, и пульсирующее пятно в середине чаши зашевелилось. Из-под земли выполз пень, огромный и округлый, и тяжело забухал, словно в него ударяли деревянной колотушкой. Этот мерный звук что-то напоминал Теодору. Долго гадать не пришлось. Он совпадал с биением его собственного сердца.
– Это – сердце… – шепнул Теодор, указывая на пень. – Сердце Ольшаника!
Услышав это, деревянное сердце повернулось корнями-артериями к Теодору и Санде. Девушка тихонько взвизгнула.
Буханье и скрежет сложились в буквы. Они повторялись с каждым ударом. Теодор вслушался и онемел.
– И
– М
– Я.
Пень бухал, словно рубил топором:
– И-М-Я.
Ручьи вспухли до речушек, и крыша просела сильнее. Она нависла над самыми головами. Вода поднялась до колен, и теперь игрокам грозила смерть не от обвала.
– Мы сейчас утонем! – вскрикнул Теодор.
Санда омертвела от холода. Она вспомнила этот ужас, когда уходишь под воду. Ее язык не шевелился.
– Санда!
Вангели его опередил.
– Кристиан, – громко сказал он, обращаясь к пню.
Пень повернул корни, и речки устремились на сторону Вангели.
– И-М-Я.
– Кристиан! – повторил Вангели еще громче и суровее.
– И-М-Я!
Целый водопад хлынул на голову мэра, и тот закашлялся. Он выглядел потерянным и усталым.
– Какое?
– И-М-Я, – твердил пень.
Вода начала прибывать еще быстрее.
– Анна! – выкрикнул Вангели, надеясь из последних сил угадать то, чего хочет Ольшаник.
– И-М-Я!
Теодор увидел светлое пятно. Сверху, между корней Ольшаника, появился светящийся силуэт. Он прыгал меж корней, и, едва увидев белую ворону, Теодор понял, что за имя должен услышать корень. Это – не ключ Вангели! Не его! Тех, кого он называл, Ольшаник не требует – это его жертва, он ожидает имя того, кого сам некогда забрал в вечные воды.
– Раду! – крикнул Теодор.
Пень встрепенулся, словно узнавая, но промолчал. Затем снова:
– И-М-Я!
«Черт, разве нет? – подумал в панике Теодор и сообразил: – Я-то не владелец ключа! Значит, имя должна назвать…»
– Санда! – крикнул Теодор.
Он оглянулся: Санды не было. Нигде над поверхностью. Вверху нет, но где она? Неужели… там?
Вода поднялась до горла, и Тео увидел как Вангели пытается вскарабкаться наверх по корню. Тео набрал воздуха в легкие и нырнул. Поначалу он видел только зеленую муть. Потоки сносили его к сердцу омута, где жарко пульсировал пень. Теодор схватился за корень.
«Где же она? Где Санда? Она должна сказать имя! Или пень нас утопит!»
Теодор почувствовал, как его тянет в середину. Дернулся вперед, но водяная рука тащила к себе. Тео запаниковал. Воздух пузырями вырывался вверх, и он вспомнил…
