— Нет, не надо. — Он сразу успокоился и сел на место. — По повестке не надо.
— Вот и отлично. — Наташа тоже села. — Я пришла, чтобы уточнить у вас кое-какие детали вашего дела.
— ВАШЕГО дела, — ехидно поправил он. — Я к этому делу не имею ни малейшего отношения, и вы это прекрасно знаете. Там все ложь от первой буквы до последней.
— Ну коне-ечно. — Наташа вздохнула. — Я и не сомневалась. И все же. Если вас не затруднит, расскажите мне про ваши отношения с гражданкой Тыквиной, а то в деле все очень напутано. Я сама хочу разобраться, как все было.
— Ничего рассказывать не буду. Не было у меня с ней ничего. Не было, и все тут…
— Но все же что-то было. Вы, сказано в обвинении, распространяли через нее порнографическую продукцию.
— Плебеи! — криво усмехнулся Дрыгов. — Это мои стихи они считают порнографией?!
— А вы позволите?
— Что позволите? — не понял Дрыгов.
— Стихи ваши почитать. Знаете, я в магазинах не нашла. Нет ваших сборников. А изъятое у вас хранится в КГБ. Так что я просто не в курсе.
Дрыгов пожал плечами, сунул руку под себя и вытащил на свет Божий потрепанную тетрадь.
— Читайте!
Наташа брезгливо взяла засаленную тетрадь и углубилась в чтение. Стихов было немного, Наташа даже делала, с позволения поэта, кое-какие выписки. Но того, что она искала, в них не было.
— И это все? — удивленно спросила она, положив потрепанную общую тетрадку на рыбью кожуру.
— Да, все. — Дрыгов покраснел и самодовольно выпятил пузико. — Вам этого, конечно, не понять, вы больше с сухими предписаниями общаться привыкли.
Наташа не ответила. Могла бы процитировать наизусть две-три главы из «Илиады» или «Одиссеи» по-гречески, но не стала, конечно. Просто улыбнулась скептически и сказала:
— Ну что ж, суд разберется. Честно говоря, я могла бы вам позавидовать. При таких, прямо скажем, скромных способностях — и такая популярность.
— Что? — не понял он.
— Скажите, Вадим Станиславович, вы чувствуете себя знаменем?
— А?.. Да! — Он гордо закинул патлы за уши. — Я — чувствую. Без ложной скромности. И что бы вы там ни делали со своими палачами, меня надолго запомнят, а ваше имя будут произносить только так, в связи… Как Понтия Пилата, как…
Но его гневную тираду прервал телефонный звонок.
— Как… Как… — Дрыгов махнул рукой и схватил трубку: — Алло, Вадим Дрыгов внимательно слушает.
А потом произошло что-то странное. Глазки у него забегали, на носу проступили капельки пота, руки начали дрожать.
— Да-да, конечно. — Он резко протянул трубку Наташе и, выпучив глаза, прошептал: — Это вас.
— Меня? — удивилась, она и взяла трубку: — Алло.
— Вы меня удивляете, — сказала трубка холодным, официальным голосом, в котором теперь еле угадывались прежние нотки. — Что вы делаете у Дрыгова? Разве вам не известно, что не надо к нему ходить?
— Я делаю свою работу, — спокойно ответила Наташа, хотя почувствовала, что коленки у нее начинают дрожать.
— Ваша работа, Клюева, заключается совсем не в этом. Ваша работа заключается в том, чтобы представлять в суде обвинение, а не защиту. Или вы забыли, кто вам деньги платит? Смотрите, а то вылетите из прокуратуры после первого же дела.
— Деньги мне платит государство! — не выдержала Наташа. — И оно будет решать, вылечу я из прокуратуры или нет! Всего хорошего.
— Ну что? — испуганно спросил Дрыгов, заискивающе заглядывая ей в глаза, как только она повесила трубку. — Что они сказали?
Наташа посмотрела на него, улыбнулась и ответила:
— Ничего, что касалось бы вас. Не забудьте — через три дня слушание. И постарайтесь вымыть голову перед тем, как являться в суд…
Первое, второе, третье
«Ну, может быть, я ничего действительно не понимаю в современной поэзии, — думала Наташа, возвращаясь домой. — Да, я в этой жизни вообще многого не понимаю и даже не знаю. Например, я никогда не была на танцах. Это же ужас какой-то! Стыдно признаться! Как-то сказала подружке по университету — та обхохоталась. Как, дескать, ты мужика найти собираешься?»
Наташа решила показать выписки из стихов Виктору. Потому что теперь по праву экспертом по искусству в семье стал Виктор.
Наташе казалось, что со дня свадьбы прошло уже целое столетие. Так давно это было. Пронеслось, как во сне… Свадьбу они сыграли скромную, были только мама с братом и еще двое друзей Виктора — тоже художники.
Наташиных друзей не было. Да Наташа и боялась кому-нибудь из ольвийской братвы даже признаться, что нарушитель спокойствия Витька Клюев стал ее мужем.
Как-нибудь потом.
И друзей по университету тоже не позвала. Хотя сама побывала на свадьбах у всех, даже у Светки… Почему-то не решилась, сама не знала — почему.
С Виктором вообще все стало непросто и очень необычно. Он был художник-авангардист. Свои работы называл не полотнами, не скульптурами, а концептами. И в жизни все было для него с каким-то вывертом. Это очень увлекало, но делало привычное течение самой жизни как бы незаконным. Пока что Наташа пыталась понять суть этих вывертов. Пока что она боялась к этому допускать посторонних, даже если это были близкие друзья.
Виктора дома не оказалось.
Мать выглянула из своей комнаты и сказала:
— Он в мастерской, кажется.
Вот матери Наташа завидовала. Та как-то очень быстро смирилась с Витькиными взглядами, даже моментами Наташе казалось — восхищалась ими. Это было странно — мать всегда признавала только реализм в искусстве. Социалистический реализм. Правда, сейчас этот реализм высмеивался на каждом шагу, но чтоб так быстро изменить свои взгляды… Этому можно позавидовать.
Наташа снова пробежала глазами дело Дрыгова, попила чаю, почитала Катулла, глянула на часы — половина первого. И тогда решила позвонить.
«Это крайний случай, — подумала она, как бы наперед оправдываясь за свой звонок. — Я просто волнуюсь. Он мог заработаться и не заметить, что уже ночь».
Когда-то Витька ей строго-настрого запретил звонить в мастерскую.
«Ты мне мешаешь работать! — жестко сказал он. — Представь себе, что ты произносишь обвинительную речь, а тут я звоню тебе — привет, как дела? Словом, телефон этот забудь».
В трубке были короткие гудки. Занято.
Наташа вздохнула с облегчением. Наверное, Витька звонит домой. Хорошо, что она не нарушила запрет.
Но звонка не было полчаса, час.
Наташа снова набрала номер — короткие гудки.
В три часа ночи она решила — надо ехать. Не может человек разговаривать по телефону два часа подряд. Что-то случилось.
