Когда вошла в зал, то вдруг увидела оскаленную розовую пасть и остолбенела. Огромный пес неведомой Наташе породы не лаял и не рычал, он только чуть оскалился. Но пристально смотрел именно на Наташу. И она поняла, стоит ей сделать шаг, как его здоровенные клыки вопьются в нее и безжалостно разорвут.
— Матвей, фу, — негромко сказал конвоир, и брыли сомкнулись, а пес улегся и полузакрыл глаза.
На негнущихся ногах Наташа добрела до своего стола. От стремительной, деловой походки осталось жалкое подобие. А сколько времени и силы воли потратила Наташа на то, чтобы выработать именно эту строгую походку, в которой отсутствовал даже намек на движение бедер, даже признак хоть какой-то женственности. Процесс начинался вот так нелепо и смешно.
Хорошо еще, что ее не видели подсудимые.
Их ввели в зал перед самым выходом суда. Они расселись каким-то своим порядком, который Наташе сразу стал ясен. В центре оказался Юм. Узкие щелочки глаз оценили все вокруг, остановились на Наташе только на мгновенье, но тут же двинулись дальше — Наташа не показалась Юму достойной внимания. Видно, с ее лица еще не ушло выражение испуга.
Рядом с Юмом вальяжно расселся здоровый Панков. По другую сторону — Костенко. Один человек по фамилии Целков никак не мог устроиться и все двигался и двигался. Наташе даже трудно было рассмотреть его лицо. Фотография в деле была тоже какой-то смазанной.
Вслед за Юмом тяжело опустился на скамью бледный рыжий парень. Это был Иван Стукалин. Наташа подумала, что ему единственному хоть чуть-чуть страшно, Пока не увидела худого, испуганного Склифосовского. Тот прижимался к Стукалину и старался выглядеть как можно менее заметным.
Но самым важным и загадочным лицом стало для Наташи лицо миловидной женщины, которая как бы отсоединилась от всей компании и сидела в самом углу. Евгения Полока.
— Прошу всех встать, суд идет.
Наташа как раз поднималась с места, когда женщина вдруг впилась в нее взглядом. Черные глубокие глаза, недвижные ресницы, тонкий рот, прямой точеный нос и короткая стрижка. Этот довольно обычный набор внешних данных складывался на лице Полоки в странную маску.
«Она тоже боится, — подумала Наташа неуверенно. — Впрочем, ей ничего особенно не грозит. Заложница…»
Чтение обвинительного заключения заняло почти весь день. Но он не пропал для Наташи впустую. В обед она сбегала в столовку и купила самых лучших котлет.
— Можно ему дать? — с жалкой улыбкой спросила Наташа конвоира, показывая на Матвея, который снова поднял голову и оскалился на Наташу — чем-то она ему не нравилась.
— Попробуйте, — ухмыльнулся конвоир.
Наташа развернула салфетку и протянула на ладони котлету.
Пес даже ухом не повел. Наоборот, снова улегся и полузакрыл глаза.
— Он не берет, — жалобно сказала Наташа.
— Матвей, поешь, — лениво полуобернулся конвоир.
То, что произошло дальше, Наташа вспоминала со смешанным чувством страха и восхищения.
Матвей, словно выпущенная стрела, молниеносно потянулся к Наташиной руке, слизнул котлету, а в следующее мгновение уже лежал в той же расслабленной позе. Честно говоря, Наташа даже не успела заметить, как котлета пропала с ее руки.
После заседания суда она повторила эту процедуру и снова не успела проследить за котлетой.
И только третью Матвей слизнул несколько медленнее.
— А ничего, вы ему приглянулись, — почему-то заключил из всего этого конвоир.
Было в этот день и еще кое-что примечательное. На вопрос судьи к подсудимым, признают ли они себя виновными, все ответили — нет.
Кроме Склифосовского и Евгении Полоки…
Низкий старт
Первое время Юм был просто ушиблен. Нет, его никто не бил на следствии. Ему не повезло. Если бы били, он быстрее пришел бы в себя. Тетка, которая только по недоразумению была следователем прокуратуры, даже поила его чаем и кормила пирожками. Впрочем, дело свое она знала туго. Уже через две недели стало все становиться на свои места. Всплыло все. Даже эпизод с девчонкой и двумя дерущимися мужиками. Не говоря уж про Венцеля, «афганца», милиционеров, охранников и банкира с ребенком…
Но даже не это ошарашило Юма. Он когда-то, учась в институте физкультуры, занимался легкой атлетикой. Бегал на короткие дистанции. Однажды что-то там не понял тренер, что ли, но Юм с низкого старта вдруг ткнулся лицом прямо в его грудь и — бабах! — упал. Не столько ушибся, сколько ошалел. Он вложил в этот старт всю свою энергию. Он вылетел, как из пушки, и — на тебе. Он тогда чуть этого тренера не прибил.
То же было и теперь, почти то же. Но только налетел он с пушечного старта не на грудь тренера, а на бетонную стену. Вот так — бабах! — и он сидит. Он не должен был налетать на эту стену, он должен был мчаться сейчас вперед, он только-только раскручивался, только распрямлялась пружина внутри его…
Юм все не мог поверить в такой оглушительный провал. Такой дурацкий, такой нелепый, поэтому первые дни ему было на все абсолютно плевать. Он подтверждал все, о чем его спрашивали, он сам вдруг начинал с увлечением рассказывать подробности. Он пытался понять: когда же произошла ошибка? Когда же наступило начало конца? И не видел ошибки. Ошибки не было. Он никогда не был жалостлив, не оставлял свидетелей, ни с кем не связывался, ни с кем не договаривался. Он пёр и пёр, как танк. Танк нельзя остановить.
Да, одна ошибка была — этот гребаный биржевик! Но и здесь Юм ничего не понимал. Паскуда, сам же заказал убийство! Значит, был своим, значит, из их команды… И вдруг заложил?! Так не бывает.
Теперь понял — бывает все. Нет своих. Все — чужие.
Адвокат говорил одно — сотрудничайте со следствием. Это единственное ваше спасение. У них столько материала — даже помилования просить не стоит.
Но Юм и не собирался просить помилования. Потому что вовсе не собирался умирать. Он просто приходил в себя. Он потихоньку стал различать землю под ногами, человеческие слова, лица, стены, решетки, двери… И что, кто-то сможет его теперь здесь удержать? Пусть бетонная стена. Он кулаком прошибал глыбу льда. Надо только собраться для этого удара.
На суде он был впервые. Даже не до конца осознавал, что судят его. Слова обвиниловки звучали странно. Вроде все о нем и вроде о каком-то другом человеке. Да, все это сделал он. Только тут почему-то все пытаются объяснить какими-то целями, мотивами, расчетами. Ерунда. Хотя ему-то какое дело до их игр?
Он искал выход. Он искал то утоньшение в бетоне, которое проломится от удара…
Это — плохо
Наташа проигрывала процесс. Нет, не в том смысле, что у адвокатов были веские аргументы все эпизоды преступлений были доказаны сполна, и не потому, что судья не давала ей слово.
Нет, внешне все было в ажуре.
