— Ну так давайте покрестим. Погостин вдруг коснулся ее руки: — У вас горе?
— Не знаю, — зябко повела плечами Наташа.
— Я не знаю… Я просто не знаю, что делать, батюшка…
— А что делать… Горем поделишься — оно меньше станет. Радостью поделишься — больше станет.
— Это не горе, Андрей Олегович. Это ужас какой-то… Вот вы мне скажите: как христианство относится к смерти?
— Вы ведь говорите не о смерти как таковой, — с легкой укоризной сказал Погостин. — Вы ведь о другом?
— Ну да! Да! Я же прокурор, вы знаете… И вот у меня сидят люди… И я должна просить для них смерти…
— Они грешники?
— Грешники? Да они подонки! Они убийцы… Они убивали детей даже!
— И что?
— Но они же люди.
— Вот вы и сами ответили. Они жили среди людей и людские законы нарушили, стало быть, судить их должен суд людской, по всей строгости.
— Это я понимаю! Это все верно… Но это же должна сделать я!
— Ох, милая вы моя Наталья Михайловна… Прелесть. Это называется «прелесть» в христианской иерархии искушений. Что вы сможете сделать? Если не будет на то воли Господней, ни один волос с их головы не упадет…
— Значит, когда они убивали мальчика, на то была воля Господня?
— Нет, сатаны. А Господь допустил, может быть, за грехи предков его, а может быть, прибрал дитя по святости… Младенец теперь в вечном блаженстве…
— Так же можно все оправдать! — ужаснулась Наташа.
— А вы все хотите обвинить? — мягко улыбнулся Погостин. — Мир разумен. Только разве все нам открыто? Вот Ему открыто…
— А мы, выходит, пешки?
— Что вы? Какая ж вы пешка? Вы судьбу людей решаете. И они свою судьбу выбрали. Нет, мы не пешки. Мы выбираем. По совести выбираем. Или по подлости — это уж каждому свое…
— Значит, христианство за смертную казнь?
— Против. Господь человеку жизнь дал, Он единственный ее и отнять может.
— Но как же тогда?..
— А я уже говорил — ни единый волос с головы не упадет… Но знаете, Наталья Михайловна, может быть, суд для грешников этих страшных — последняя возможность покаяться. Не отнимайте у них этого. Дайте им расплатиться за земные грехи сполна.
И Наташа вдруг поняла, что именно этого она и добивалась на процессе — покаяния. И оно уже начинало светиться в глазах Склифосовского, Панкова, Костенко, Целкова, кажется, с ним ушел из Жизни Ванечка Стукалин.
— А я буду за них молиться, — вдруг прибавил Погостин. — И за вас.
И что-то произошло в душе Наташи. Она вдруг порывисто склонилась к руке священника и поцеловала ее.
— Я обязательно покрещу свою дочь, — прошептала она.
— И слава Богу…
Когда вернулась домой, Виктор сказал:
— Звонили тебе. Кто-то там покончил жизнь самоубийством из подсудимых… Повесился, что ли…
— Кто?!
— Целиков… Целкин…
— Целков… — выдохнула Наташа опустошенно.
Этот маленький суетливый человек оказался самым слабым. Или самым сильным?
Наташа почувствовала, что черная дыра, разверзшаяся перед ней, подступила к самым ногам.
Она бросилась к кроватке Инночки, схватила ее, сонную, и прижала к себе, осыпая поцелуями и обливая слезами.
Господи, как страшно жить на этом свете…
— …руководствуясь статьей сто второй пунктом «а», «г», «и» Уголовного кодекса РСФСР, приговорить Костенко Виктора Евгеньевича к высшей мере наказания — расстрелу. За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих вину обстоятельствах, руководствуясь статьей сто второй пунктом «а», «в», «е» Уголовного кодекса РСФСР, Панкова Михаила Семеновича приговорить к высшей мере наказания — расстрелу. За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих обстоятельствах, руководствуясь статьями семнадцатой и сто второй Уголовного кодекса РСФСР, Полоку Евгению Леонидовну приговорить к высшей мере наказания — расстрелу. За тяжкие преступления приговорить Склифосовского Владимира Петровича к высшей мере наказания — расстрелу…
Склифосовский по-щенячьи заскулил.
Теперь оставалось самое важное. Наташа смотрела Юму прямо в глаза. Она не побоится именно ему сказать:
— За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих вину обстоятельствах, с особым цинизмом, представляющие особую опасность для общества, руководствуясь статьей сто второй пунктами «а», «в», «г», «е», «и» Уголовного кодекса РСФСР, приговорить Ченова Юма Кимовича к высшей мере наказания — расстрелу…
Юм смотрел на нее не отрываясь. В этих глазах уже был не просто страх — паника.
— Ну погоди, сука, мы твою дочь…
— Что? — хлестанула вопросом Наташа. — Что вы сказали?!
У Юма сузились глаза и забегали желваки под натянутой кожей.
— Что слышала, — прошептал он одними губами.
Наташа повернулась к судье:
— Моя речь окончена, но если вы позволите несколько слов не по протоколу.
Судья кивнула.
— У меня были сомнения по поводу всех остальных, — почти в упор сказала Юму Наташа. — Очень большие сомнения. Если суд высшей инстанции решит смягчить им приговор, я не буду упорствовать, но по поводу тебя, мразь, — ткнула пальцем чуть не в лицо Юму Наташа, — никаких сомнений. Тебе не надо жить, ты не достоин жизни. Ты…
Удар в грудь — и Наташа оказалась на полу. Подняла голову, еще не соображая, что же произошло…
И только тут увидела, что на руке Юма висит Матвей, кровь стекает по его огромным клыкам, он рычит с захлебывающейся злобой.
Юм воет от дикой боли:
— Не на-адо!!! Не на-адо!!! Пусти-и-и!!!
Охранники защелкивают на руках подсудимых стальные браслеты, поспешно уводят их, а Наташа поднимается на ноги и только теперь осознает, что одной ногой уже побывала в черной дыре.
Испуганные адвокаты жмутся к противоположной стене и говорят возбужденно:
— Надо же, как эта псина успела. Вы не ушиблись, Наталья Михайловна? Это же пес вас ногами оттолкнул. Вы видели, у Юма была заточка?..
Нет, кажется, в черной дыре она побывала уже двумя ногами…
Месть Медеи
— Ты опоздал сегодня. — Скилур хмуро посмотрел на вошедшего актера. — Я уже давно жду тебя.
— Прости меня. — Тифон взглянул на Лидию.
Она лежала на ложе и пристально смотрела в его глаза, стараясь прочесть его мысли. Интересно, действительно мужчина не может ничего скрыть от женщины? А вдруг это так? Лучше не искушать судьбу. Тифон отвел взгляд.
