Она вдруг вспомнила, что в тот день, когда ее увезли из дома, тоже цвела сирень и окно ее комнаты было распахнуто. Ей сказали, что на консультацию к психиатру, иначе колония. Она поверила. Ни вещей, ни мобильника, ни косметики… ничего, ушла с пустыми руками. С дядей Витей, другом дома, другом отца. Улыбчивый, с крашеными волосами… странный цвет, баклажанный, и румяными щечками. Она называла его старым козлом, он никогда ей не нравился, она инстинктивно чувствовала в нем мерзость и подлость. И не ошиблась, как оказалось. Он похлопывал ее по плечу, говорил, что все будет хорошо, просто прекрасно и расчудесно, что он обещал своему другу Володе… не дожил, царствие ему небесное, что он сделает все для них, для нее, Танечки, любимой дочки любимого друга. А эти обе стояли на крыльце, молчали, смотрели вслед. Вера и тетя Тамара. Вера в синем коротком платьице — она любила синий цвет, с короткой стрижкой, похожая на подростка; тетя Тамара — крупная, статная, в бордовом шелковом костюме, с узлом пышных волос на затылке, с массивным золотым колье на полной шее и длинными до плеч серьгами — она любила большие тяжелые украшения. Однажды она, Татка, украла золотой браслет, из шкатулки на туалетном столике… Сперла. Стырила. Татка усмехается. Шмон и визг на всю деревню. Тетя Тамара закатила ей оплеуху, рука у нее была тяжелая, да еще кольца. Ей было хреново, она подсела тогда прилично… Был май, как и сейчас. Пришла санитарная машина и… большой привет! Они смотрели вслед, зная, что она уже не вернется. Дядя Витя суетился и болтал без умолку, утешал, тоже зная, что она не вернется…
Сначала она билась головой в стенку, кричала, требовала, звала отца, сидела в карцере. Потом умоляла… Ломка была страшная, она царапала в кровь лицо, рвала волосы… ее постригли наголо. Удивительно, что не подохла. Потом смирилась, пила лекарства, смотрела сквозь решетку окна в сад или спала. Семь лет. По слухам, скорбный дом закрывают, причем спешат. Психов разбирают родственники, распихивают по новым приютам, а она вот вернулась домой, чего-то сводная сестренка недоглядела. Косячок получился. Накосячила. Татка снова усмехнулась.
…Ванная походила на кукольный домик. Все голубое, воздушное, серебристое. Пушистый коврик, полупрозрачная занавеска, сверкающие краны. Открыть кран удалось со второй попытки — она не сразу сообразила, в какую сторону крутить. Взяла с края ванны флакон с шампунем, повертела в руках, надавила, пытаясь открутить крышку. Флакон внезапно взорвался розовым фонтанчиком, пахнущим сладко и нежно. Татка вздрогнула и уронила флакон. Поднесла к носу руки, закрыла глаза. Сидела на краю ванны, втягивая в себя цветочный запах. Вытерла руки о платье, подняла руки, стаскивая бесформенную одежку. Стянув, бросила на пол, отшвырнула ногой. И перешагнула через борт ванны…
…Она стояла под душем, закрыв глаза, неподвижно, отдаваясь чувству тепла и упругого прикосновения водяных струй. Налила в ладонь геля, зеленого, как трава, с густым травяным запахом, скользнула руками по бокам, животу, бедрам.
Потом долго рассматривала себя в зеркале. Стояла нагая и рассматривала, задерживая взгляд на коротких бесцветных волосах, на бледном невыразительном лице, на опущенных плечах и маленькой груди…
Она попыталась улыбнуться, что далось ей с трудом. Не усмехнуться криво и угрюмо, а улыбнуться. Не получилось. Губы не хотели растягиваться в улыбку. Она растянула их пальцами. Улыбка получилась неприятной и жалкой. Она убрала пальцы; улыбка исчезла, и лицо снова стало угрюмым. Это я, сказала она себе. Я вернулась… домой? Да, я вернулась домой. Это мой дом. Меня долго не было, а теперь я вернулась. Я разучилась улыбаться. Я худая, я старая… сколько мне? Двадцать пять… кажется. Я старуха. Резкие морщинки в углах губ, морщинки в углах глаз. Сухие губы… бледные. Ей показалось, она заметила седину на левом виске. Нагнулась к зеркалу, присмотрелась. Показалось. Бесцветные короткие пряди, торчащие уши. Хороша. Интересно, здесь еще остались альбомы, где она с отцом, с мамой… где-нибудь? Или тоже на свалке, рядом с Ритой и Славочкой…
Мысли ворочались вяло. Она зажмурилась и помотала головой. С силой взъерошила волосы, подергала себя за мочки ушей…
…В шкафу висела одежда: серое закрытое платье, клетчатая черно-серая юбка-клеш, две блузки — белая и коричневая, обе с короткими рукавами. На полке — черный свитер и пара футболок, черная и бордовая. Татка достала платье, подошла к зеркалу. Старушечий фасон, старушечий цвет. И слишком велико. Она повесила платье обратно. Сняла с вешалки юбку и белую блузку. Стояла перед зеркалом, рассматривала себя. Юбка тоже великовата, блузка… Она расстегнула верхнюю пуговку, потом еще одну, потрогала выпирающие ключицы. Оторвала ценники…
…Володя постучался. Вера закричала: «Входи!» Он вошел. Вера причесывалась перед зеркалом. В синем платье без рукавов, с ниткой жемчуга на шее, в легких домашних туфлях цвета незрелых оливок.
— Ты красивая, — сказал он, обнимая ее. — Женщина моей мечты.
— Где она? — Вера дернула плечом, сбрасывая руки мужчины.
— У себя в комнате. Что ты собираешься делать?
— Не знаю. Поищу новое заведение, они дали адреса. Черт, раньше надо было думать, все сразу навалилось…
— Ты думаешь, нужно?
— Ты же видел ее! — Вера повысила голос. — Она же никакая, даже говорить разучилась. Она опасна, еще пожар устроит. Я не собираюсь держать в доме психопатку. Кроме того, она воровка. Пока присмотрит Света, а потом… посмотрим.
— Света ее знает?
— Нет, она у меня три года всего. Как она тебе? Сказала хоть что-нибудь? Между прочим, это была ее комната.
— Ничего не сказала. Стояла, озиралась. По-моему, она даже не заметила, что я ушел.
— Господи, за что мне этот кошмар? — простонала Вера. — С Пашей возись, теперь с этой…
— Ты бы не торопилась.
— Я не буду жить с ней в одном доме! — отчеканила Вера. — Я ничего не забыла, понимаешь? И отцу никогда не прощу.
— Понимаю, чего уж тут. Все образуется, не бери в голову.
— Надеюсь.
— Кстати, вы с ней похожи, не близнецы, конечно, но что-то есть.
— Не выдумывай! — с досадой сказала Вера. — Мы с ней совсем разные!
…Они сидели за парадным столом в гостиной. Большие японские тарелки с веткой сакуры — маленькие розовые цветочки — Верины любимые; хрустальные бокалы, высокие стаканы для воды. Копченое мясо, сыр, паштет, квадратики хлеба, ломтики помидоров на листьях салата. Красиво и несъедобно — парниковые помидоры отвратительны. Вера поморщилась — зачем эта помпа, можно было и на кухне. Володя хороший парень, но ничего не понимает, простоват.
Молчание затягивалось, пауза становилась неприлично долгой.
— Это твой муж? — вдруг спросила Татка, подняв глаза на Веру. — А где Паша? — Голос у нее был сиплый.
Вера и Володя переглянулись.
— Паша в больнице, — сказала Вера. — Ты его помнишь?
— Помню. Что случилось?
— Авария. Он в коме уже несколько месяцев.
