Как только я зашла в парк, навстречу хлынул поток студентов. Видимо, утренние лекции закончились и наступило время обедать. Значит, уже гораздо позже, чем я думала, почти середина дня.
Я посторонилась, чтобы голодные студенты, похожие в массе на стадо обезумевших буйволов, не стерли меня с лица земли. Надо переждать немного и продолжить путь. Белку, может, поискать?
Нет, сейчас времени нет, даже если она остыла и готова для разговора, что маловероятно, с ее-то характером. Лельку, кстати, я тоже еще не видела, но надеюсь, Белка ей сообщила, что со мной все в порядке.
О, Лад идет! Такой же мрачный, как накануне, и в гордом одиночестве. Гурьян бредет за ним с Коркой, которая снова вырядилась в красный.
А это… Моя голова дернулась. Я действительно это вижу, без шуток?
За ними шел Волин, держа за руку свою Наяду, причем с таким видом, будто нынешний день ничем не отличается от вчерашнего. Будто вообще ничего не изменилось.
Может…
Нет, я не хочу придумывать объяснений такому поведению, хватит гадать! Пойду и спрошу.
— Ой, извините!
— Смотри, куда прешь.
А я и забыла, что кроме Волина вокруг толпа студентов. Пока извинилась перед всеми, с кем столкнулась, ринувшись к суженому, упустила цель — Первые сыновья растворились в толпе, будто их и не было.
Ерунда, они же в общежитие пошли, на обед? Куда еще? И я пойду! Но толпу все же пропущу, да и нога болит, этот кабан Назар наступил — мало не покажется. Надеюсь, хоть кости не сплющил!
Когда студенты рассосались, я направилась к мужскому общежитию, твердо намереваясь расставить все точки над i, но не дошла, потому что недалеко от места, когда тропинка уже собиралась вывести на открытое место, меня дернули за руку вбок, в кусты, набухающие почками.
Волин стоял напротив. Он тут же отпустил мой рукав и отпрянул. Как чужой.
Такой свежий и бодрый… И глаза снова как зеркало, хотя мог бы понять — передо мной притворяться бесполезно, я ведь все знаю. Он был рядом всю ночь, после такого начинаешь видеть человека иначе, словно он двухсторонний. Хотя, признаться, некоторые воспоминания навевают неловкость и краску на щеки. Я ведь вчера… Мы с ним вчера…
— Ты что тут делаешь? — спросил он.
— Я? Тебя ищу. Ты куда исчез?
— Я никуда не исчезал, все как всегда.
В груди змейкой закралось подозрение. Как-то странно это все.
— Как всегда?
— Ты зачем меня преследуешь?
— Что?
Голос запнулся.
— Не нужно, чтобы тебя видели. Чтобы видели, как ты за мной ходишь. Подумают еще чего.
Змея разбухла до размера полноценного такого удава, так что с трудом помещалась внутри. Он мешал дышать, душил, создавал перед глазами красные пятна.
— Что ты имеешь в виду, Волин? Говори как есть.
Он резко пожал плечами.
— Я и говорю. Не преследуй меня, заметят еще. Слухи пойдут.
Нет, хватит, так я никогда не пойму!
— Да какие слухи? О нас? Так мы же с тобой…
— Тихо, — ласково прервал он.
Язык послушно замер, запер во рту все остальные слова.
— Катя, ты, видимо, не поняла? Нам нельзя признаваться в том, что произошло. Нельзя, чтобы все узнали о нас, о том, что ты моя суженая.
— Почему?
— Я о тебе волнуюсь, пойми. Тебе будет неуютно жить среди нас, если все узнают. Одной, без рода, без колдовства, да и работу трудно будет найти, если слухи разойдутся. Радетель с подачи князя будет содержать тебя, только пока АТМа не окончишь и к делу не пристроишься. Тебе тут жить, не надо портить себе будущее.
Я мотнула головой, слишком много гула.
— Я не понимаю. А ты…
— А я буду далеко и помочь не всегда смогу. На мне будут клан, жена, ответственность.
— Жена?..
Он резко нахмурился.
— Ты же не думала, что вчерашняя ночь что-то меняет? У меня есть обязательства. После АТМа я женюсь на Наяде, ее клан станет побратимом нашему, оба мы станем сильней.
На ногах помогла удержаться только гордость. Вернее, остатки гордости, единственное, что осталось в душе, по которой вдруг как смерч пронесся, вырывая и унося вдаль милый домик и сад за ним, детей на лужайке и веревочные качели на берегу, на которых я взлетала вперед, к своему суженому. Это все оказалось простым картонным макетом, фальшиво раскрашенным, который непоправимо смялся от одного удара жестким мужским кулаком.
— Надеюсь, ты не думала, что я на тебе женюсь. Я — Первый сын. А ты хоть и иномирянка, и очень симпатичная, но больше ничего…
Закрою глаза, чтобы его не видеть. Мне нужно что-то… куда-то…
— Мы будем встречаться иногда, когда у меня будет время, но знать об этом никто не должен. Ты должна делать так, как я говорю. Ты поняла, Катя?
В голосе ничего общего с тем, ночным. В словах ничего общего. Его заставили? Обстоятельства вынудили? Боги, Катя, почему ты такая дурочка? Сколько тебе еще нужно доказательств? Куда еще-то?!
— Твое тело словно создано для моего, мне никогда не было так хорошо. Думаю — даже уверен — это не предел. Это и есть та самая похожесть, которая тянет нас друг к другу как магнитом. В постели нам всегда будет хорошо.
Он что, правда думает, эти слова могут польстить и утешить? И в дальнейшем мне будет хватать мысли, что лучше меня в постели никого нет? О чем он думает вообще, как такое скроешь?
Голова стала болтаться, отбрасывая все, что он собирался повесить мне на уши.
— Все равно все узнают. Все узнают правду, рано или поздно! Как ты не понимаешь, такого не скроешь! Да и я не собираюсь ничего скрывать, мне нечего стыдиться. Нет! Не буду я у тебя на побегушках, не мечтай! Или все, или ничего, Волин. Или все, или ничего. Я тебе не тряпка, об меня никто не будет вытирать ноги, даже Первый сын. Слышал?
Что же делать? Моя рука обхватила лоб, словно надеялась удержать на весу голову, которая все тяжелей.
— Что ты сказала?
Его тон так изменился. В глазах угроза. О чем он?
Потом эта ухмылка, совсем как прежде. Как можно так притворяться? Зачем было ночью… зачем морочить мне голову?
Волин наклонился, кривя губы, и нехотя сказал:
— Ладно, расскажу кое-что, так и быть. Я могу оказать тебе услугу, только действовать нужно немедленно. Сегодня вечером.
— Ты? — вырвался истерический смех. — Что ты можешь сделать еще?!
— Вернуть тебя домой.
И смех замер, застрял в горле, а воздух стал горячим и обжигал горло. Домой, в мой мир…
Он правильно понял, и ухмылка стала шире.
