Что же это может быть? Из прошлого мира пришло на ум такое хорошее слово — вирус. Но здесь его не знают, все списывают на колдовство. Я пыталась раньше ввести в обиход сыскарей понятия «вирусы» и «остаточный фон»… без толку. Не смогла объяснить, что это такое, да и слушать никто особо не хотел. Грамадий разве что, но это потому, что он добрый и отказа ни в чем дать не может.
Ладно, к чему все это? А к тому, что могла действительно появиться, развиться болезнь какая-то, и узнать можно только колдовством. А я привыкла доверять науке и до сих пор считаю колдовство чем-то сказочным. И каждый раз, когда речь заходит о серьезном деле, пытаюсь вначале вспомнить, как это решается по науке — и только потом возвращаюсь к тому, что имею — к колдовству. Говорят, за то меня и ценят — я могу узнать то, до чего другие не додумаются, просто потому что могу предположить необычный способ идти по следу.
Вот и таверна. Интересно, Юлик вернулся? Исполнительный мой. Поднимемся с черного хода. Проход туда между забором и конюшней. И навес с сеном сбоку. Там, под навесом, сидит спиной ко мне лесник.
— …а там и домой попадем.
Я невольно пошла тише, приближаясь. Волин сидел на корточках и чесал собаку — коричневую, похожую на спаниеля с шоколадной шерстью, только лапы длинные. У собаки были драные шрамы на спине, как будто кто-то полоснул когтями, и половина одного уха отсутствовала.
— Хорошо тебе? Нет? Наверное, хочешь обратно? В лес, на свободу, а не тут на цепи сидеть? Ты уж прости, в городе народ пугливый, они же не знают, какая ты добрая собака. Самая добрая на всем белом свете.
Я замерла.
Он разговаривал с собакой, руки зарывались в шерсть, собачьи глаза закатывались от удовольствия, а хвост так и ходил во все стороны.
Вдруг Волин замер. Медленно обернулся и, убрав руки от собаки, встал. И словно солнце собой закрыл.
— Госпожа.
Не вопрос и не приглашение к беседе. Констатация факта, что я тут стою. Я…
Вовремя закрыла рот. Мне не давала покоя одна мысль: он помнит меня? Он помнит меня, конечно же, но что он теперь думает обо мне? Я ему нравлюсь? Испытывает ли он ко мне что-нибудь? Хочу, чтобы он слюной захлебывался при виде меня и каждый раз думал, что потерял. Чтобы локти себе кусал!
Но этот серый зеркальный взгляд… Еще тогда я не могла сквозь него пробиться, теперь и подавно. Не заглянешь к нему в голову, не узнаешь, что в ней.
— Как мне тебя называть? — Невозможно сказать то, что на самом деле хочется. Раздражение вылилось в колкость: — Я не могу называть тебя по имени.
Он медленно кивнул:
— Называй просто Безродный. Или лесник. Так все зовут, госпожа.
— А ты не говори «госпожа», это раздражает. Называй меня по имени.
По серебряному зеркалу словно рябь прошла.
— Я тоже не могу, — негромко признался он.
Надо же, смотрю на него снизу вверх задрав голову, а кажется, заглядываю куда-то глубоко.
— Ну, раз не можешь, сам придумай как! Только не «сыскарь» и не «госпожа»!
Не ожидая ответа, я развернулась и ушла.
В комнате уселась в цветастое кресло у окна. Итак, что это было только что? Что меня взбесило? Неужели та нежность, с которой он чесал и гладил собаку? Меня когда-то в расход пустил, а собаку зато любит. Неужто я в самом деле могу расстроиться из-за такого? Да мне срочно лечиться надо!
Вскоре явился запыхавшийся Юлик. Письмо отправил, принес кое-что новенькое, но по мелочи, главное — приглашение к ужину от старосты. Это вовремя, дело уже к вечеру, а я не обедала.
Итак, хочешь, нет, а придется топать к этому лесу самой и проверять, что же там происходит. Бывали на моей памяти случаи, когда из мухи раздували слона. Вначале это разочаровывало, а сейчас я, наоборот, каждый раз думаю, господи, хоть бы ничего серьезного! Лучше пусть трата времени, чем что-то плохое.
К старосте мы с помощником вырядились, как на княжеский сбор. Я даже настоящее платье достала, чтоб никто не засомневался, кто тут из Гораславля прибыл. А Юлик по причине крайней молодости всегда щегольски разодет. Мы важно вышагивали по улицам. А чего прятаться, все равно изо всех щелей следят. Нечасто к ним сыскари заезжают, так что все равно от глаз людских не скрыться.
Дом у старосты был хорош: большой, крепкий. Жена ему под стать — добродушная пухлая женщина, хорошая мать и идеальная хозяйка. Вообще станешь такой хочешь не хочешь через пятнадцать лет совместной жизни. Чем заниматься-то, кроме как детей растить да за хозяйством следить, оттачивая мастерство готовки да уборки? Это нормальное, уважаемое духами положение вещей, но в дрожь бросает, стоит представить себя на ее месте. Стану ли я с Федором такой же домашней? Такую ли он хочет, когда мечтает о семье?
Нам представили хозяйку и двоих мальчишек-подростков, которые даже на Юлика смотрели открыв рот. Тот, понятное дело, был польщен.
— А где лесник? — спросил староста, когда мы все уселись за стол. — Я думал, вы вместе придете.
— Почему вы так думали?
Хозяин пожал плечами:
— Я вроде говорил, что он тоже приглашен. Подумал, вы вместе придете.
— Нет, мы не знали.
Юлик стремительно покраснел, сжимая губы. Староста крякнул, но не стал его сдавать, пожалел. Но я и так поняла, что произошло. Староста просил моего помощника передать приглашение Волину, а тот «запамятовал».
А Макарский еще меня просил проявить милосердие! Да Юлика учить и учить уму-разуму! Да хворостиной бы отходить по-хорошему! Ладно, отложим, не при людях.
Неловкое молчание все же воцарилось.
— А вот и он! — воскликнула хозяйка, вскакивая и бросаясь к выходу на стук в дверь. Вскоре она ввела в столовую Волина, придерживая за локоток, как девицу.
Подростки забыли про меня и Юлика и теперь с восторгом таращились на Волина. Вот уж не думала, что кто-то способен отвлечь от нас внимание. Чем, интересно, он их взял?
— Добрый вечер, — поздоровался лесник сразу со всеми.
На мой аппетит появление дополнительного гостя никак не повлияло. Работа научила жевать даже в окружении множества людей, в том числе неприятных. И мы приступили, тем более на ужин мы собрались не просто так, потом нас ждал разговор. Еда, как и ожидалось, была выше всяких похвал — нежное тушенное в сметане с овощами мясо, жареные лепешки, соусы и овощное пюре. Готовила жена старосты просто великолепно!
Сыновья старосты поели быстро, даже скорее похватали, как голодные псы, — явно куда-то спешили. Жить спешили. Хе-хе. Я наклонила голову: вдруг улыбка прорвется, незачем. Как старая бабка уже говорю. Жить спешат… ворчу, будто моя жизнь позади осталась.
Как только подростки ушли, староста бросил вилку. Вздохнул, наблюдая, как исчезают куски мяса с тарелок Юлика и лесника. Если первый оголодал по причине молодости и избытка свежего воздуха, по второму сразу видно — к хорошей домашней еде лесник не привык.
