О, а это кто! Как вовремя! Среди людей идет ведунья, которую я навещала в Хвощах. Вспомнить бы, как ее звали. Ласи… Лази… Лесия!
— Добрый день, — киваю я, приглашая отойти в сторону.
Вслед за ней ко мне подходит еще одна женщина, представляется:
— Пульвина, знахарка.
Ах, вот и знахарка! Еле удержала руку, которая бросилась к животу, накрыть его.
— Добрый день вам, — здороваюсь я. — Разместитесь со мной в гостевом доме?
Все равно больше негде, местные довольно тесно живут.
— Мы не помешаем? — спрашивает знахарка.
Она почти старая, внуки наверняка есть. Спокойная. В ее глазах знание, как у Лельки. Только Лелька до сих пор им тяготится, не смирилась, а эта битая, смиренная.
— Нет, конечно же. Добро пожаловать.
Пока они отдыхают, пьют чай, который принес седой, рассказываю им о порче. Ведьма, мол, убита, порчу остановить удалось, только вот земля остается мертвой. Говорю насчет пробы — приживется ли росток?
— Пойду гляну на росток. Вы со мной?
Лесия поднимается. Она грузна, неповоротлива, двигается с трудом. Но видно, что отлынивать от дела не собирается.
— Да, сейчас.
Стоит ведунье выйти из дома, как знахарка оборачивается ко мне:
— Ты чего-то хотела, госпожа?
Рука тянется к животу. Сказать, не сказать? Попросить встряску или нет? С одной стороны… а с другой…
Тьфу ты, Катя, опять торгуешься! Зачем торгуешься? Просто сделай что-нибудь.
— Госпожа?
Просто скажи — да или нет. Просто выбери что-нибудь, не взвешивая стороны.
Давай!
Моя голова отрицательно качается.
— Тогда пойдем?
Да, правильно, нужно взглянуть на росток. Остальное, в общем-то, не так важно, как восстановление земли после порчи.
За нами увязывается Колк.
Ростки на месте, немного поникли, слегка вялые, но это обычное дело для пересаженных растений. Пока корни не окрепнут, оно в любом месте будет слабым.
— Судя по всему, земля нормальная. Только… пустая какая-то, — заявляет ведунья, покопавшись вокруг ростка.
— Пустая?
— Нечем ей ростки кормить, — объяснила Лесия.
— Я ее поливала.
— Этого мало. Земля ведь себя отдает, чтобы растения жили, а они, умирая, в землю возвращаются. Это и есть круговорот жизни. А тут вынули из нее, выжали все соки и нечем ей новый урожай поднимать.
— Ясно. Нужно подкормить землю и тогда все будет как прежде? — уточнил седой.
— Думаю, да.
Ведунья уходит в деревню, за ней знахарка и Колк, я остаюсь «подумать», как им сказала, а на самом деле — побыть одной. В доме теперь нас много проживает, а я привыкла к нему, к одиночеству, и не хочу отвыкать.
Солнце высоко, нужно бы отойти к зарослям, не люблю, когда нос обгорает и шелушится. Еще с Земли не люблю, хотя тут на это мало кто внимание обращает.
В густой мягкой траве, окруженной тенистыми кустами, сидеть — одно удовольствие. Думается хорошо. Сколько лет прошло, я уже сама с удивлением отношусь к тому, что пришла из другого мира. Уже сама в случае чего первым делом о колдовстве думаю. Вот как землю восстановить? У нас бы удобрения использовали. Тут что, навоз приказать на порченую землю возить? Хм, а почему бы и нет?
— Катя?
Он вышел из-за ближних деревьев, хотя вроде должен был появиться со стороны мертвой земли, в которой теперь безопасно. На плече болтается пустая сумка, лоб и виски влажные от жары.
— Почему ты вышел тут?
Лесник пожимает плечами:
— Обходил. Искал. Вы получили записку?
Лицо хмурое, упрямое и на солнце обгорело. Так, без бороды, я даже в глаза ему отчего-то не могу смотреть. Все мерещится, что вот-вот покраснею. Он очень молодо выглядит, уже не получается относиться небрежно, как к постороннему деду. Взрослый, хорошо сложенный мужчина… И губки сами улыбаются, глазки сами опускаются, как у любой обычной бабы.
Это я-то обычная? А ну прекрати!
— Да, получили. Но я не поняла, что значит — нет тела? Объясни толком? Может, ты не ту хижину нашел?
Он подходит, осторожно опускает заплечный мешок и тяжело садится рядом. Морщится, сгибая и подтягивая к груди ноги.
— Среди скальных камней у полосы леса приплюснутая, почти в землю вдавленная хижина, которая вся в соплях. Так?
На сердце холодеет.
— Да. Но, может, там другая такая же есть?
— Нет. Это та самая хижина, потому что я нашел кровь, Катя. Кровь, а не тело.
Вот теперь и вовсе дурно. Хочется вскочить, но Волин хватает меня за рукав и не дает подняться.
— Ты чего хватаешь?!
Не думает же он, что если я позволила с собой ночь провести, то меня теперь при желании можно хватать и щупать? Я даже не сразу слышу от возмущения. Ему приходится повторить, так же тихо и твердо:
— Посиди со мной. Хотя бы несколько минут.
— Зачем?
Он убирает руку и молчит. Правильно, лесник, не смей за меня хвататься, если я не разрешала. Но я не понимаю — посидеть рядом? Ладно, что мне, жалко, что ли? Да и уходить расхотелось. Жарко очень на заимку по открытому полю топать.
— Как ты мог найти кровь без тела? Я не понимаю.
— Я тоже не понимаю как, — негромко говорит лесник.
Потом вдруг откидывается назад, ложится спиной в густую траву и закладывает руки за голову.
Хочется спросить, чего это он, но не стану. Пусть не думает, что меня в его поведении что-нибудь смущает или нервирует. Пусть не рассчитывает купить меня своими бирюзовыми глазками, ведь я помню слова: «Глаза — бирюза, а душа — сажа».
— Я обыскал все, Катя, и…
— Кажется, у тебя язык не поворачивался по имени меня называть?
Боже, хоть бы он перестал так пристально смотреть! Без бороды он так похож на себя прежнего! Старше, конечно, но такой же уверенный и спокойный. Не могу видеть!
— Я обыскал все, колдунья, и тела нет.
— И диких зверей нет, чтобы его сожрать, и сгнить бесследно оно не могло. Или могло?
— Нет. Она живая была, никакой тлен не забирает плоть вместе с костями за такой короткий срок.
— И… выжить не могла?
— Порча остановилась, — напомнил он.
— И выжить не могла. Я помню, она была мертва. Холодная, неподвижная, со вспоротым горлом. Выжить она не могла!
— Не могла, — тихо соглашается он.
— Значит, кто-то еще? Сообщник?
