Церетели, а значит, почти все депутаты-социалисты разделяют мнение Керенского. Никаких дальнейших завоеваний, никаких сражений за возвращение Франции Эльзаса и Лотарингии или обеспечения Британии новых колоний – словом, никаких секретных договоренностей царского правительства новая демократическая власть выполнять не должна, уверены социалисты.
В своих интервью зарубежным СМИ Керенский (формально не отвечающий за международные отношения) говорит, что проливы Босфор и Дарданеллы должны получить международный статус, Польша, Финляндия и Армения – право на самоопределение, при этом последняя должна получить независимость от Турции и стать отдельным государством на Кавказе. Милюкова, как министра иностранных дел, такие несогласованные комментарии раздражают и напряжение между ним и Керенским растет.
В середине марта Петросовет принимает воззвание «К народам мира» – внешнеполитическую доктрину нового российского государства. В нем говорится, что русская революция не отступит перед завоевателями и не позволит раздавить себя внешней военной силой, но его главная мысль: «ни аннексий, ни контрибуций, свободное самоопределение народов». Поскольку российское демократическое государство всерьез считает себя самым прогрессивным в мире, оно хочет подать пример всем. Однако в мире подобные ценности станут мейнстримом только после Второй мировой войны: идеи воззвания «К народам мира» почти не отличаются от основных принципов Хельсинкской декларации, подписанной в 1975 году.
Во Временном правительстве назревает раскол: на стороне Керенского и Петросовета большинство – семеро из двенадцати министров, включая премьер-министра Львова, министра финансов Терещенко и министра промышленности Коновалов. Против – Гучков и кадеты во главе с министром иностранных дел Милюковым. Милюков говорит французскому послу Палеологу, что будет стоять на своем, а если правительство откажется от обязательств перед союзниками и от борьбы за Константинополь, он немедленно подаст в отставку.
«Есть, пить, гулять»
Любимая дочь Льва Толстого, Александра, весной 1917-го работает медсестрой на фронте. Она описывает споры солдат:
– На кой нам черт эта революция! Вместо царя Львовы там или Керенские. Все равно сидеть в окопах, во вшах, в грязи! – рыдает контуженный солдат в лазарете, размазывая слезы по лицу грязным кулаком.
– Довольно с немцами воевали, вали, ребята, в тыл воевать с буржуями, у помещиков землю, у фабрикантов фабрики отбирать, – говорит фельдшер в перевязочном.
– Сволочь вы все, трусы, родину немцу продаете. Долг солдата за Расею до победного конца стоять. – отвечает на это взводный.
«Фельдшер в перевязочном», конечно, агитатор большевиков, и он кажется убедительным многим солдатам.
Точно такие же сомнения разрывают Петроград. Только в советской историографии все современники поголовно считают Первую мировую войну «империалистической». На самом деле для многих жителей Российской империи это самая настоящая Отечественная война. Сегодня мир стал абсолютной ценностью, но в начале XX века такими ценностями были война и чувство долга. Отказ от войны считают позором не только офицеры, но и большинство интеллигенции. Еще недавно выступавшая против войны Зинаида Гиппиус теперь возмущена тем, как «тупо-невежественны», «цинически-наивны» дезертиры: «Совесть их еще не просыпалась, ни проблеска сознания нет, одни инстинкты: есть, пить, гулять», – пишет она. При этом Гиппиус хочет скорее закончить войну, но непременно с достоинством, и это «единое возможное искупление прошлого, сохранение будущего и средство опомниться».
Поэтесса надеется, что ее друг Керенский сможет быть достаточно жестким руководителем, но сомневается, хватит ли ему сил.
Люди из самых разных политических лагерей считают победу в войне своей главной целью. В том числе близкий друг Гиппиус, бывший террорист Борис Савинков. Савинков приезжает из Франции морем вместе с товарищем по партии, эсером Виктором Черновым. Их пути немедленно расходятся: Чернов присоединяется к исполкому Петросовета (и к «звездной палате» Церетели), становится одним из ключевых его руководителей. А Савинков, к удивлению многих, отправляется на фронт в качестве комиссара Временного правительства агитировать за «войну до победного конца».
«Мы больше не в состоянии»
У Гиппиус есть враг-антипод, которого она давно ненавидит, символизирующий для нее все самое низменное и подлое. Это Максим Горький. «Слаб, малосознателен, жалок» – она не жалеет для Горького эпитетов.
Квартиру Мережковских на Шпалерной и квартиру Горького на Кронверкском проспекте можно считать полюсами Петрограда. Гиппиус и ее мужчины живут около Таврического дворца, их дом служит штабом либералам, здесь регулярно бывают министры. Горький и Андреева живут на Петроградской стороне, неподалеку от дома Кшесинской и Петропавловской крепости. Их гости и единомышленники – это социалисты, члены исполкома Петросовета.
Впрочем, Горький, как и Гиппиус, все время сомневается и страдает. «Несколько десятков миллионов людей, здоровых и наиболее трудоспособных, оторваны от великого дела жизни – от развития производительных сил земли – и посланы убивать друг друга», – пишет Горький. Он в ужасе от всплеска насилия в стране после революции и надеется, что «этот взрыв душевной гадости, эта гнойная буря» служат признаком оздоровления организма и продлятся недолго. Горький проповедует почти в толстовском духе, призывая к ненасилию, с тем лишь отличием, что он верит не в Бога, а в просвещение: «Политика и религия разъединяют людей; ничто не выпрямляет душу человека так мягко и быстро, как влияние искусства, науки».
13 марта Александр Бенуа, друг Горького, приходит в гости к французскому послу Палеологу. «Война не может дольше продолжаться, – говорит Бенуа, француз по происхождению. – Конечно, я знаю, честь России связана ее союзами. Но необходимость – закон истории. Никто не обязан исполнять невозможное».
В ответ посол читает художнику лекцию о современной геополитике. Что Франция и Англия достаточно богаты, чтобы продолжать войну до победы, а главное, для них на кону стоит «господство над морями, немецкие колонии, Месопотамия и Салоники». К тому же теперь в игру вступила Америка. Россия, оставив войну, потеряет по меньшей мере Курляндию, Литву, Польшу, Галицию и Бессарабию, «не говоря уже о вашем престиже на Востоке и о ваших планах на Константинополь». По словам Палеолога, это вопрос не только чести и благосостояния России, но и ее «национальной жизни».
Растерянный Бенуа со слезами говорит, что возразить на это нечего, но «между тем мы не в состоянии дольше продолжать войну. Право же, мы больше не в состоянии».
И он не преувеличивает. В начале апреля немецкие войска внезапно прорывают линию российской обороны в районе реки Стоход на Западной Украине. Это особенно болезненный удар. Ровно за год до этого именно здесь начался Брусиловский прорыв, тогда в результате «стоходской мясорубки» российская армия потеряла 30 000 человек, причем лучших элитных частей императорской гвардии – победа далась очень дорого. Теперь, год спустя, российская армия терпит поражение в том же самом месте, потеряв убитыми и пленными 25 000. Это первое и единственное сражение за все время, прошедшее после революции, – и оно демонстрирует, что армия воевать не готова.
