Вечером 26 января в Зимнем дворце очередной большой бал. Он открывается полонезом из «Евгения Онегина» Чайковского. В первой паре – императрица и старшина дипкорпуса, посол Турции, вторая пара – император и супруга французского посла, потом сам маркиз с великой княгиней Михень, женой дяди царя, великого князя Владимира. На балу появляется и военный министр Куропаткин, которого любят журналисты, но не жалует высший свет.
Царь танцует среди своих подданных в обычном красном полковничьем мундире, почти не выделяется из толпы. «Николай II не чувствует себя хозяином, а скорее гостем, отбывающим по традиции какую-то повинность», – вспоминает капитан Алексей Игнатьев, молодой офицер, который «дирижирует балом», то есть произносит команды, которые помогают кавалерам выполнять нужные фигуры во время контрданса.
Зал украшен пальмами в кадках, вокруг которых сервированы столы для ужина. Эти пальмы, обмотанные в войлок и солому, специально к балу привозят в Зимний дворец из оранжерей Ботанического и Таврического садов. «Высший петербургский свет уже пресыщен роскошью, – вспоминает Игнатьев. – Что это за бал, на котором не выносятся корзины с розами… гвоздикой и сиренью прямо из Ниццы?»
Этот императорский бал окажется последним в истории России. Ночью становится известно, что японцы без предупреждения атаковали Порт-Артур. На время войны балы отменят, а спустя несколько месяцев императорская семья переедет из Зимнего дворца в Царское Село, в 35 км за городом. Там они начнут вести жизнь затворников – императорских балов уже не будет.
Новость о том, что Порт-Артур атакован, шокирует только что танцевавших офицеров: «Может ли иностранный флот атаковать нас без предварительного объявления войны? – вспоминает тогдашние рассуждения Игнатьев. – Все это казалось столь невероятным и чудовищным, что некоторые были склонны принять произошедшее лишь как серьезный инцидент, не означающий, однако, начала войны».
Маленькая победоносная войнишка
Наутро столичных офицеров снова собирают в Зимнем дворце. Сначала молебен, потом появляется император в скромном пехотном мундире и, по воспоминаниям Игнатьева, «с обычным безразличным ко всему видом… только более бледен и более возбужденно, чем всегда» треплет в руке белую перчатку. «Мы объявляем войну Японии», – бесстрастным голосом говорит он. Раздается «ура». Правда, Игнатьев замечает, что возглас довольно казенный, очень немногие вызываются ехать на войну добровольцами. Тем же, кто вызывается, «война кажется короткой экспедицией, чуть ли не командировкой». Чтобы привлечь добровольцев, через месяц после начала войны Плеве даже выпустит указ, обещающий помилование заключенным, которые готовы идти в солдаты.
Витте вспоминает, что в этот день император и императрица едут в гости в открытой коляске и проезжают мимо его дома на Каменноостровском проспекте. Председатель комитета министров выглядывает в окно – и император, поравнявшись с домом, тоже поворачивается в сторону опального министра. «У него было выражение и осанка весьма победоносные, – вспоминает Витте. – Очевидно, произошедшему он не придавал никакого бедственного значения в смысле бедственном для России».
Каждый министр по-своему пытается завоевать расположение воюющего императора. Глава МВД Плеве приказывает немедленно организовать патриотические митинги по всей стране. А военный министр Куропаткин, давно заметивший, что он уже не в фаворе, идет ва-банк и обиженно просит уволить его – и отправить на фронт. «Как это ни странно, но в этом отношении вы, пожалуй, правы», – отвечает Николай II, который всегда больше прислушивается к советчикам, не занимающим никаких государственных постов. Во всех чиновниках он видит соперников, претендующих на часть его личной царской власти.
Витте вспоминает, что патриотические митинги Плеве не пользовались популярностью. Тем не менее Плеве остается самым влиятельным чиновником в стране. «Алексей Николаевич, вы внутреннее положение России не знаете. Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война» – так, по воспоминаниям Витте, говорит Плеве уволенному Куропаткину (по другим свидетельствам, Плеве даже произносит слово «войнишка»). По воспоминаниям одного из подчиненных Плеве, однажды на совещании в МВД министр обрушился на своего зама Лопухина, который усомнился в благоприятном исходе войны: «Неужели для вас не ясна следующая арифметическая задача: что больше, пятьдесят или полтораста миллионов населения?»
Неизвестно, произносил ли Плеве словосочетание «маленькая победоносная война», но эта фраза надолго станет определяющей в российской политике. Не исключено, что Витте это и вовсе выдумал – потому что впервые в печати она появится уже после смерти Плеве. Впрочем, хотя с японской «маленькой и победоносной» ничего и не получилось, последователи Плеве вновь и вновь будут пробовать разыграть тот же сценарий в XX и XXI веках.
Макаки, медведи
Русско-японская война становится одним из первых в мировой истории примеров полномасштабного информационного противоборства. Вся международная пресса изо дня в день публикует карикатуры на Николая II и изображения русского медведя, который разбушевался и полез на маленькую Японию. Особенно усердствуют американские СМИ. Никогда прежде американская печать так остро не реагировала на войну, в которой не участвуют США. Но в этом случае симпатии американской аудитории всецело на стороне японцев.
Характер карикатур меняется по ходу военных действий: сначала огромный русский медведь (или осьминог) нападает на маленькую Японию, а потом уже маленький Николай II в костюме борца сумо растерянно пытается противостоять здоровенному японскому сумоисту.
Российская пресса находится в аналогичном патриотическом угаре. Вот пример обычного стишка в сатирическом журнале:
Недоумевает
Богатырь-казак:
Кто так злобно лает?
Нет кругом собак!
Бег сдержал он конский,
Слез с коня, глядит:
То щенок японский,
Нос задрал, визжит!
В российской прессе японцев называют в основном «макаками», причем Витте утверждает, что это сравнение придумал сам император. Поначалу он в резолюциях своей рукой пишет, что «макаки» должны быть разбиты. Это слово подхватывают газеты, в первую очередь те, что существуют на государственные субсидии.
Патриотизмом заражаются даже русские политические эмигранты, живущие в Европе. Павел Милюков вспоминает, что в день, когда в Англию пришли первые телеграммы о нападении японцев на Порт-Артур, он приезжает в Брайтон, в гости к патриарху русской эмиграции, классику анархизма Петру Кропоткину. 61-летний Кропоткин пребывает в страшном волнении и негодовании из-за коварства японцев. «Я ожидал всего, только не этого, – вспоминает удивленный Милюков, – как могло случиться, что противник русской политики и вообще всякой войны оказался безоговорочным русским патриотом?»
Двоевластие
Ура-патриотический фон так силен, что Николай II решает отправить на фронт Куропаткина, которого привечает пресса, назначив его командующим армией. При этом император использует свою излюбленную систему сдержек и противовесов: наместника Алексеева он тоже не увольняет, тот остается главнокомандующим. То есть одновременно во время войны сосуществуют главнокомандующий и командующий армией, полномочия которых распределены очень смутно.
