15 августа 1947 года на площади перед делийским Красным фортом при огромном стечении народа Джавахарлал Неру поднял шафраново-бело-зеленый флаг свободной Индии. Сбылась мечта всей жизни Ганди, и он больше, чем кто-либо другой, сделал для достижения Индией независимости. Но он не был рад происходящему, потому что праздник независимости омрачался массовыми убийствами, грабежами и пожарами по всей Индии.
Тогдашний председатель ИНК Ачария Крипалани в «Послании к нации» с восторгом писал: «Никогда еще столь великое событие, изменившее судьбу миллионов мужчин и женщин, не осуществлялось с таким незначительным кровопролитием и таким незначительным применением насилия… То, что это оказалось возможным, — заслуга вдохновляющего руководства Махатмы Ганди, который, если вообще можно называть так кого-либо из людей, является отцом нашей нации».
Архитектор индийской независимости, однако, не разделял восторга Крипалани. Ведь сотни тысяч индийцев в последние месяцы обагрили свободу Индии своей кровью. Д. Дж. Тендулкар, индийский автор многотомной биографии Махатмы Ганди, писал: «По всей стране проходили празднества, но человек, который больше любого другого сделал для освобождения Индии от иноземного владычества, не участвовал во всеобщем ликовании. Когда представитель Министерства информации и радиовещания правительства Индии обратился к нему с просьбой о послании, то Ганди ответил, что „его красноречие иссякло“. На слова о том, что если он не выступит с каким-либо посланием, то это будет нехорошо, Ганди ответил: „Мне нечего сказать, и если даже это плохо, пусть все-таки будет так“».
Индусам и мусульманам теперь надо было выбирать, в каком из двух новых государств жить. Людям приходилось покидать родные места часто под угрозой смерти. Пенджаб погрузился в пучину кровопролитных столкновений между индусами, сикхами и мусульманами. По дорогам Индии потянулись колонны беженцев. По самым приблизительным подсчетам, более шести миллионов мусульман и четырех с половиной миллионов индусов переместились из одной страны в другую. Около миллиона человек погибли. Маунтбеттен признал, что британская армия не в силах контролировать положение.
В начале августа 1947 года Ганди возобновил миротворческую миссию в Бенгалии, опасаясь вспышки насилия в день провозглашения независимости Индии и Пакистана. В Калькутте Ганди поселился в доме мусульманского губернатора Хусейна Шахида Сухраварди. Они с Сухраварди не только жили под одной крышей, но и общественных местах тоже появлялись вместе. Не раз дом губернатора, полуразрушенный во время беспорядков 1946 года, окружала толпа враждебно настроенных индусов, бросавших камни в окна. Возле дома не было ни одного полицейского. Но Ганди принял делегацию индуистской молодежи и убедил ее отказаться от насилия. Позднее мусульмане и индусы в Калькутте даже начали брататься. Ганди сотворил чудо, которое никто не ожидал. Ганди и Сухраварди ехали в автомобиле по улицам, на которых ликовали тысячи людей.
Лорд Маунтбэттен написал Ганди: «В Пенджабе у нас 55 тысяч солдат — и крупные беспорядки. В Бенгалии наши силы состоят из одного-единственного человека — и беспорядков нет». Однако Махатма не обольщался. Он понимал, что лишь его присутствие сдерживает столкновения. Но он не мог одновременно быть в каждом индийском городе и деревне.
И мир в Калькутте продлился всего две недели — до тех пор, пока не пришли вести о погромах в Пенджабе, устроенных мусульманами против сикхов и индуистов. Толпа индусов ночью ворвалась в дом, где спал Ганди. Его чуть не убили. Махатму защитили его ученики. Попытка переговоров на этот раз не удалась. В Калькутте вновь вспыхнули антимусульманские погромы. Тогда Ганди начал голодовку до тех пор, пока погромы не прекратятся. Он заявил: «Возможно, постом мне удастся совершить то, чего не удалось сделать словом». Через четыре дня к Ганди явилась группа раскаявшихся погромщиков. Беспорядки на время прекратились. Но Ганди завершил голодовку только тогда, когда лидеры индусской, мусульманской и сикхской общин дали ему обещание улаживать все разногласия миром.
«Ганди многое удалось, — утверждал Раджагопалачари, — но не было ничего замечательнее, даже независимость, чем его победа над злом в Калькутте». А пресс-атташе лорда Маунтбэттена заявил: «Корреспонденты сообщают, что не видели ничего подобного этому проявлению влияния на массы. Маунтбэттен считает, что Ганди добился моральным убеждением того, чего не удалось бы добиться силой даже четырех дивизий».
В сентябре 1947 года Ганди переехал в Дели, намереваясь оттуда направиться в Пенджаб, где продолжались столкновения. Однако погромы мусульман начались в индийской столице, в которых видную роль играли индусы, бежавшие из Пенджаба.
Махатма хотел поселиться в квартале хариджан, где было много беженцев, но в итоге вынужден был поселиться в громоздком особняке, принадлежавшем крупнейшему индийскому промышленнику Бирле и любезно предоставленном им Бапу. Не привыкший к комфорту, Ганди спал на циновке, расстеленной на мраморном полу. В Бирла-хаусе он принимал делегации и отдельных посетителей, писал статьи и письма, проводил молитвенные собрания, отвечал на бесконечные звонки из правительства. Но сколько он ни советовал беженцам «забыть и простить», остаться дома, под защитой правительства, или вернуться домой, оставаясь верным своим корням, ему больше не верили. Поток беженцев все нарастал.
Ганди готов был говорить о своих заблуждениях и признавать ошибки, но никогда не терял веру в истинность ненасилия как основополагающего принципа организации человеческого общежития, хотя бы в ближайшем будущем. Ненасилие оставалось для Ганди «величайшей силой на службе человечества, более действенной, чем самое мощное оружие разрушения, изобретенное человеческим гением». Ганди без устали повторял, что ненасилие — это не отказ от активных действий, а самоотверженный и мужественный акт, бесстрашный вызов власти зла, несправедливости и национальному гнету. Он признавался: «Мы ежедневно расплачиваемся дорогой ценой за бессознательную ошибку, которую допускали, смешивая пассивное сопротивление с ненасильственным. Если бы я не допускал и сам этой ошибки, мы не были бы свидетелями этого ужасного, унижающего человеческое достоинство зрелища бездушного и бесчеловечного братоубийства».
«Как можно добиться политической цели, — возражали Ганди, — не ответив на силу силой, не подвергнув насилию и не разгромив врага?»
«У вашего врага, нередко мнимого, воображаемого противника, есть свое понимание цели, свое человеческое достоинство, ему так же дорога жизнь, как и вам, — объяснял Ганди. — Сатьяграх не должен проявлять к нему ненависти и лишать его жизни. Больше того, вы не сатьяграх, если молча, пассивно наблюдаете, как убивают вашего врага. Вы должны защитить его даже ценой своей жизни. Постыдные религиозные погромы были бы невозможны, если бы так поступали и индусы, и мусульмане… К тому же разве они враги друг другу? Врагами их делает только насилие. Взаимная ненависть ослабляет и тех и других. Любая третья держава легко поработит Индию, пока индусы и мусульмане готовы перерезать друг другу горло…
Я должен признать банкротство свое, но не принципа ненасилия. Я уже говорил, что ненасилие, которое практиковалось на протяжении истекших тридцати лет, было ненасилием слабых. Индия не имеет опыта ненасилия сильных».
