Все трое произвели на Ганди глубочайшее впечатление. Впоследствии он сравнивал богатого бомбейского адвоката Мехту с неприступными Гималаями, поскольку сам никогда не надеялся достичь тех успехов на судебном поприще, которые довелось достигнуть ему. Тилака Ганди сравнивал с океаном, по которому нелегко плавать, а Гокхале, с которым был наиболее близок, — со священной рекой Гангом, в которой можно искупаться и освежиться.
По признанию Ганди, как политик, Гокхале особенно ему импонировал, его идеи в наибольшей степени соответствовали его убеждениям: «Он был и остался для меня совершеннейшим человеком на политической арене… Мне казалось, что он соответствовал требованиям, которые я предъявлял к политику: чистый, как хрусталь, мягкий, как агнец, храбрый, как лев, и рыцарь во всех отношениях». Также и Гокхале, замечательный оратор и член Исполнительного совета при вице-короле Индии, увидел в молодом Ганди будущего выдающегося политика, чье мировоззрение в главном соответствовало его собственным либеральным взглядам. Он же первым подметил незаурядную харизму Ганди. В 1912 году, выступая в Бомбее, Гокхале говорил: «В Ганди заключена чудесная духовная сила, которая преображает обычных людей в героев и мучеников». Позднее на эту харизму указал и Джавахарлал Неру: «Его влияние не ограничивалось теми, кто был с ним согласен или видел в нем вождя нации. Оно распространялось и на тех, кто не соглашался с ним и критиковал его… Его слова и его поступки образуют единое целое. Что бы ни случилось, он никогда не утратит своей цельности, и его жизнь и деятельность всегда находятся в ладу друг с другом».
Ганди был уверен в том, что расовая дискриминация противоречит британским законам, и считал систему британского управления колониями несовершенной, но поддающейся улучшению. Ганди была близка британская культура и британская политическая система. Он вдохновенно исполнял британский гимн, в том числе на торжествах по случаю с празднования шестидесятилетия царствования королевы Виктории или в связи с коронованием короля Эдуарда VII императором Индии.
Ганди, выступая на собраниях и митингах в Индии, рассказывал о тяжелом положении южноафриканских индийцев. Однажды он получил от друзей из Дурбана телеграмму: «Парламент начинает работу в январе. Возвращайтесь скорее». И Ганди решил вернуться, чтобы продолжить борьбу за права индийцев Южной Африки. 28 ноября 1896 года Ганди вместе с семьей отплыл из Бомбея в южноафриканский порт Дурбан на пароходе «Курлянд».
Ганди полагал тогда, что для достижения равенства индийцам надо во всем подражать европейцам: перенять их одежду, манеры, этикет и таким образом приобщиться к цивилизации. Он был одет в английскую тройку, манишку с накрахмаленным стоячим воротничком, в элегантный и тщательно подобранный по цвету галстук. Усы, постриженные на европейский манер, и европейская же гладкая прическа с пробором придавали молодому человеку солидность. Выразительность лица подчеркивалась сильно выдающейся над подбородком пухлой губой. Взгляд его был спокоен.
Кастурбай, как и подавляющее большинство женщин в тогдашней Индии, была неграмотной. Она была одета в традиционное сари и не собиралась менять его на европейское платье. По просьбе Мохандаса она лишь сменила гуджаратское сари на сари бомбейских парсов, которое, как считалось, больше походило на одежду европейского покроя.
В декабре, в четырех днях пути до Наталя, судно попало в такой шторм, что пассажиры уже не надеялись уцелеть. Но неожиданно небо прояснилось, а шторм утих.
Некоторые члены парламента и правительства Наталя требовали, чтобы Ганди и другим пассажирам не было позволено сойти на берег. Ганди обвиняли в том, что он привез два парохода индийских колонистов (вместе с «Курляндом» в Дурбан прибыл еще один пароход из Бомбея, «Надери»), и, будучи в Индии, непочтительно отзывался о белом населении Наталя. В действительности Ганди никакой агитационной кампании по привлечению индийских иммигрантов в Южную Африку не вел. Уезжать на чужбину индийцев агитировал голод. И ничего дурного о белых жителях Наталя Ганди никогда не говорил хотя бы потому, что за свою жизнь ни о ком не сказал дурного слова.
«Курлянд» и «Надери» поставили в длительный карантин. Когда настали рождественские праздники, капитан пригласил пассажиров первого класса, в том числе Ганди, на торжественный обед. От имени пассажиров Ганди произнес приветственную речь. Он осудил насилие, лежащее, по его мнению, в основе западной цивилизации, и выразил сожаление, что насилие было воспринято и белым населением Наталя. Некоторые из присутствующих засомневались в том, что Ганди действительно придерживается позиции абсолютного ненасилия. Капитан спросил его: «Допустим, белые осуществят свои угрозы и применят насилие по отношению к индийским иммигрантам. Что вы тогда будете делать со своим принципом ненасилия?»
Ганди ответил, что он простит невежественных людей, которые думают, что с помощью насилия они устанавливают справедливость. Капитан по этому поводу лишь иронически улыбнулся.
Только через 23 дня карантина было получено разрешение войти в гавань и высадить пассажиров на берег. Глава правительства Наталя Гарри Эскомб передал через капитана, что белые ненавидят Ганди, что правительство не может гарантировать его безопасность, поэтому его жизнь находится в опасности.
Мохандас вынужден был принять некоторые меры предосторожности и сначала отправил на берег свою семью, которую никто в Натале не знал, а сам сошел с корабля позднее. Его окружила разъяренная толпа белых и стали бросать в него камни и тухлые яйца. Затем Ганди стали бить ногами и изодрали на нем одежду. Мохандас почувствовал, что теряет сознание. Он вспоминал: «Я почувствовал себя дурно и попытался опереться на ограду дома, чтобы перевести дух. Но это было невозможно. Меня продолжали избивать. Случайно мимо проходила жена старшего полицейского офицера, знавшая меня. Эта смелая женщина пробралась сквозь толпу ко мне, раскрыла свой зонтик, хотя никакого солнца уже не было, и стала между мной и толпой. Это остановило разъяренную толпу, меня невозможно было достать, не задев миссис Александер». Но какой-то юноша-индиец успел сообщить полиции о попытке линчевания популярного адвоката. Под охраной отряда полиции Ганди был доставлен в дом своего друга, где предполагал временно остановиться. Но вокруг этого дома опять собралась толпа расистов. С наступлением темноты она значительно увеличилась. Из толпы неслись злобные крики: «Дайте нам Ганди!» Чувствовалось, что живым они его отпускать не намерены. В доме появился старший офицер полиции и предложил Ганди, если тот хочет спасти свою семью, а также дом и имущество друга, немедленно бежать.
Ганди вынужден был последовать этому совету, поняв, что угроза его жизни вполне реальна. Переодевшись в форму индийского полицейского, он покинул дом через черный ход в сопровождении двух агентов сыскной полиции. Темными переулками они добрались до полицейского участка. Ганди вспоминал: «По предложению м-ра Александера я надел форму индийского полицейского, а голову обернул мадрасским шарфом так, чтобы он меня закрывал, как шлем. Один из двух сопровождавших меня агентов сыскной полиции переоделся индийским купцом и загримировался, чтобы быть похожим на индийца». Пока они уходили через черный ход, мистер Алексан-дер, отвлекая внимание толпы, распевал вместе со всеми: «Повесьте старину Ганди на дикой яблоне!»
