Общество не имеет никаких прав в отношении шизофреников, в том числе и прав маркировать их больными и заточать в больницах. Общество обязано признать, что его отчуждение ненормально, и позволить человеку совершить его «путешествие».
ЦЕЛЬ МОДЕЛИ
Цель модели состоит в том, чтобы позволить людям, называемым шизофрениками, развивать их потенциальные возможности для внутреннего исследования
[312].
Как отмечается авторами, в «Политике переживания» эта психоделическая модель входит в противоречие с другими моделями психического заболевания, представленными в книге. В итоге понять, на каких позициях находится сам Лэйнг, невозможно:
Без сомнения те молодые люди, что обращаются к Лэйнгу за помощью, имеют право знать, что он собой представляет, какую роль он играет, какую модель поведения использует, о какой власти он говорит. В этой книге он предлагает три модели, которые можно разделить лишь с большим трудом. И ни одна из этих моделей не принадлежит медицине, которая, как мы полагаем, и наделила его такой властью. Если Лэйнг хочет быть гуру или философом, без сомнения, он может им стать, но молодые люди, страдающие шизофренией, должны обратиться к врачу, который вылечит их, и это может сделать только он
[313].
Тогда же, в феврале 1969 г., Джонатан Ритвоу в «Wednesday» говорит о необходимости понимания «Политики переживания» по аналогии с «Демианом» Гессе и настаивает на противоположности идей Лэйнга идеям Маркузе. На его взгляд, Маркузе является представителем рационалистической аналитической традиции, в которую с легкостью вписывается и Фрейд. Лэйнг же – представитель мистического гуманизма, по своей направленности антирационалистического и объединяющего такие фигуры, как Блейк, Ницше и Гессе. Свою статью Ритвоу завершает следующим абзацем:
К «Политике переживания» можно предъявить множество претензий – к беспорядочному стилю, к обилию смыслов и смысловых линий, не всегда согласовывающихся с названием и являющихся следствием того, что книга составлена из отдельных статей и выступлений. Как программа радикального преобразования она оставляет желать лучшего. Она несет два конструктивных предложения: более уважительный и внимательный подход к психически больным и открытие себя посредством темпорального разрыва с собственным эго. Однако мистический гуманизм Лэйнга выдвигает такую необходимую и ценную антитезу аналитической традиции радикальной социальной мысли. Это яркое, страстное напоминание о том, что совершенствование человечества – это прежде всего полноценная реализация опыта каждого отдельного человека
[314].
Вторая часть книги «Политика переживания» – «Райская птичка» – была оценена еще более противоречиво. Мать Лэйнга Амелия так и не смогла простить своему сыну этого текста. Она была действительно шокирована частотой употребления слов «fuck» в этом издании. Она переживала настоящий позор и опасалась, как бы книгу не увидели соседи. Но сплетни не заставили себя долго ждать: скоро многие знали, что ее знаменитый сын говорит о семье. Сын Лэйнга Адриан может найти только один ответ на вопрос, как Рональд мог написать эту книгу: она была создана под воздействием шотландского виски, калифорнийской травы и чешской «кислоты» в те часы, когда другие люди уже спят.
Дэвид Хоулбрук говорит, что описания «Райской птички» слишком детальные и ясные, чтобы отражать собственный психоделический опыт Лэйнга, и что, скорее всего, они воспроизводят шизоидные эпизоды его пациентов
[315]. Любопытные догадки строит на этот счет Питер Седжвик. Он отмечает, что вряд ли можно предположить, что такое произведение можно было написать под влиянием единичного психоделического опыта или соприкосновения с шизофреническим опытом пациентов. Множество людей испытывают подобные эпизоды расширения сознания, но не выдвигают на этом основании идеи о шизофрении как о путешествии, а, напротив, подавляют его в скептической рефлексии. Седжвик вспоминает подобный эпизод и в своей жизни, пережитый им в кресле дантиста под воздействием оксида азота. Но отмечает, что, несмотря на интенсивные переживания, этот опыт имел малое влияние на его материалистическую, марксистскую философскую позицию
[316].
Сам Лэйнг всячески опровергал такое восприятие «Райской птички». В беседе с Джеймсом Гордоном он утверждает, что «это было просто описание некоторых вещей, составляющих мою внутреннюю жизнь», подобно тому, что сделал Фрейд в «Толковании сновидений»
[317]. В интервью Бобу Маллану он говорит, что эта работа написана на основании переживания и осмысления опыта пробуждения и засыпания, опыта полусна-полубодрствования. Лишь одна только страница этой работы, как вспоминает он, могла быть написана на основании осмысления наркотического мескалинового опыта, да и то это было его осмысление, а не творчество под воздействием мескалина. Лэйнг настаивает: «Никакая „кислота“ здесь совершенно не при чем… Это такая поэма в прозе в жанре „Аурелии“ Жерара де Нерваля и специфической мистической чувствительности XIX в. „Серафита“ Бальзака, „Магический театр“ Германа Гессе и прочее»
[318].
Оправдания Лэйнга тогда услышаны не были. Все были напуганы вышедшей книгой. Многие и правда думали, что Лэйнг семимильными шагами движется к психозу или уже впал в него. Гарвардский исследователь Эрик Мишлер получил даже правительственный грант на лингвистический анализ «Политики переживания». В своем исследовании на основании анализа этой работы он пришел к выводу, что в психике Лэйнга налицо имелись определенные патологические изменения. Он обнаружил, что по сравнению с более ранними работами эта была более простой и по структуре, и по замыслу, приблизительно на две трети от первоначальной длины сократились предложения, словарь был также сокращен и обеднен, упрощена структура предложения, а ассоциации значительно уплощены.
«Райская птичка» – это действительно собрание переживаний/ощущений, дрейфующих где-то на границе сознания. И это детище Лэйнга только способствовало его мифологизации и превращению в гуру контр культуры. Стивен Коч вспоминал:
Он показался мне редчайшим человеком – таким удивительно живым человеком. <…> Я верю Лэйнгу, когда он говорит, что видел Райскую птичку. Я не сомневаюсь ни на миг, что он пережил опыт столь всепоглощающий, что больше никогда не сможет быть таким, как прежде
[319].
