Как отмечает Лэйнг, большинство психиатров используют в своей диагностической и терапевтической практике критерий, в начале XX в. предложенный Карлом Ясперсом. Тот говорил, что при диагностике психоза, в частности шизофрении, можно использовать критерий понимания: если психиатр может понять связи между переживаниями пациента, т. е. структуру его опыта, то он болен неврозом или, может быть, даже нормален, если же нет – перед ним больной психозом. Лэйнг вслед за Хельмом Штирлином называет этот критерий «аксиомой пропасти», т. е. существования пропасти, которая отделяет нормального человека (психиатра) от больного. На этом различии и построена, на его взгляд, диагностическая система психиатрии.
Однако, подчеркивает Лэйнг, развивая уже озвученные идеи, если повнимательнее присмотреться к этому критерию, то обнаружится, что пропасть эта не объективная, а субъективная. Она не связана с объективной реальностью, с набором объективных критериев, она переживается психиатром в опыте при столкновении и общении с другим человеком. Психиатр общается с пришедшим к нему человеком и на основании своего переживания, своих чувств, возникающих в присутствии другого, своего опыта коммуникации с ним, определяет, болен тот или нет.
Выходит, заключает Лэйнг, что психиатрия повторяет общенаучную ошибку. Говоря об объективности и требуя объективности, она не видит лежащего в основе своей диагностической системы живого, субъективного опыта психиатра, который он использует как инструмент объективной диагностики. Говоря о симптомах, Лэйнг пишет:
Они – названия различных типов переживаний психиатра… <…> Объективная психиатрия базируется не на биологии, а на верованиях. Биология как таковая – не более чем оправдание биологической психиатрии
[454].
В противоположность объективности научной теории и психиатрической практики Лэйнг концентрируется на исключительно субъективном опыте и в качестве наиболее показательного примера предлагает сосредоточиться на переживании пренатального и натального опыта. По сути, он повторяет те же идеи, которые уже озвучивал в «Фактах жизни», и подчеркивает исключительную важность подобных переживаний в жизни взрослого человека.
Эти штудии пренатального опыта включаются в широкую перспективу исследования субъективности повседневной жизни, т. е. того, что, по Лэйнгу, никогда не поддавалось и не поддастся научной объективизации. Пренатальный, как и любой другой опыт, исключается наукой, а сам опыт подрывает фундамент научного знания. Опыт и наука противоречат друг другу. Однако мы не можем отказаться от науки точно так же, как не можем отказаться от опыта, поэтому опыт необходимо поместить в горизонт исследования. Фактически Лэйнг имеет в виду то, что об опыте нужно начать говорить. А начиная этот разговор, необходимо задаться следующими вопросами:
Каковы границы переживаемого? Каково это – переживать или не переживать и быть пережитым? Если не переживать, то почему? Когда опыт становится возможен? Во время смерти, после смерти, перед инкарнацией, во время инкарнации, до рождения, во время рождения? Когда находятся без сознания? Каковы необходимые условия опыта?
[455]
В точке пересечения возможности/невозможности и развертывается, на взгляд Лэйнга, пренатальный опыт: все переживания здесь с необходимостью связываются с вопросом «возможно ли…». Возможно ли, чтобы женщина видела сновидения своего трехнедельного эмбриона… Возможно ли, чтобы человек переживал повторный опыт своего рождения… Возможно ли, чтобы во взрослом возрасте в сновидения вновь актуализировался опыт имплантации… Лэйнг задается теми же вопросами, которые он задавал в «Фактах жизни».
Относительно новой для книг Лэйнга становится идея сравнения натальных и пренатальных сюжетов с аналогичными сюжетами мифологии, религии и науки. Собственно, ничего нового для исследований культуры Лэйнг здесь не открывает, он и не претендует на авторство. Он подробно рассматривает и ссылается на работы Юнга, Фрейда, Фрезера и других психологов и антропологов, которые уделяли внимание сходству мифологических сюжетов и пренатального опыта, моментов человеческой психики и пренатальных переживаний. Вслед за ними и с опорой на их тексты Лэйнг рассматривает опыт связности как переживание связности с маткой, опыт двойственности как переживание рождения последа и т. д.
Вся книга постоянно возвращается к одному и тому же сюжету, который можно проиллюстрировать одним из отрывков:
Глаза новорожденного ребенка говорят некоторым из нас, что ребенок – духовное, интеллектуальное, чувствующее, сознательное существо. Другим, глядя в них, так не кажется.
Теория, противоречащая возможности, и опыт возможности противоречия несовместимы. Если теория правильна, ложен опыт. Если правилен опыт, ложна теория.
Если теория верна, опыт должен представляться иллюзией. Его можно допускать на любых основаниях, кроме обоснованности теорией. Если опыт не иллюзорен, всякая теория, которая заявляет, что он должен быть таковым, неверна
[456].
Движение Лэйнга в этой книге напоминает движение основателя экзистенциального анализа Людвига Бинсвангера. Во всех своих работах говоря об опыте – о его формировании, разновидностях, о его политике, в своей последней книге он приближается к самому опыту и пытается описать его как таковой, указать на важность обращения к его непосредственной реальности. Это вполне феноменологическое движение Лэйнга к опыту способствует весьма серьезному признанию книги на родине феноменологии, в Германии. В Великобритании и Америке, правда, такого отклика она так и не получает.
Последнее десятилетие
В 1978 г. для Лэйнга начинается период разрывов и разочарований, угасания популярности и забвения. Если в 1970-х после возвращения с Востока все ждут от него новых проектов и книг, то в 1980-е, с приходом новых приоритетов и угасанием старых идеалов, становится понятно, что ничего такого, что будет так же актуально, как это было в шестидесятых, Лэйнг уже не сделает. На нет стало сходить даже почтение к нему как к герою прошлого. Время стирало важность былых достижений.
Во многом изменение отношения к Лэйнгу связано не с изменением его поведения, а с трансформацией идеалов. Если шестидесятые были временем революции – подрыва устоев, реформ социальных институтов, расширения сознания и активных поисков подлинности по ту сторону общепринятых норм и правил, то восьмидесятые стали периодом острой реакции, и эта реакционность не согласовывалась с революционным поведением Лэйнга. Он по-прежнему жил так, как раньше. Но эпоха уже не принимала этого, более того, она уже больше не могла даже закрыть на это глаза. Его революционность теперь стала вызовом реакции. И общественность стала потихоньку отворачиваться от него: сначала не замечать, потом отгораживаться и, в конце концов, вовсе расправилась с ним, как с заклятым врагом.
